"Василий Белов. Год великого перелома ("Час шестый" #2) " - читать интересную книгу автора

- Да, - сказал Шиловский.
- Пей! - Лысый вновь налил в стакан. - Впрочем, нет. Сейчас нет. Лучше
после выполненного задания.
Шиловский вздрогнул. Хмель не туманил сознание, но команду "встать!
смирно!" он выполнил с запозданием, слова приказа совсем не запомнил.
"Кому-то надо", - вертелось в мозгу. Так же нечетко, вяло он брал оружие,
шел коридором, курил словно во сне и словно во сне он услышал шаги. Когда
обреченный от ловкого, хорошо заученного толчка в спину оказался посреди
комнаты, лысый злобно и яростно зашептал Шиловскому в ухо: "Ну? Живо! Живо!"
Шиловский, подчиняясь чьей-то властной всесильной воле, в страхе поднял
взведенный маузер, долго, мучительно фиксировал оружие в воздухе. Запомнил
Арсентий одно: подчинился он совсем не этому юноше, можно было оттолкнуть
его и уйти. Нет, он подчинялся в тот миг чему-то совсем иному, какая-то иная
внутренняя сила велела нажать на спуск. Человек, в грудь которого Шиловский
стрелял, словно бы удивленно развел руками, долго не хотел падать. Но вдруг
его повело в сторону, ноги его подкосились, он грохнулся на цементный пол.
- Молодец. Очень хорошо! - Лысый сунул в левую руку Шиловского
зажженную папиросу.
Дальше, в другие дни, все пошло своим чередом. Машина. Сейф. Полстакана
водки и сорок шагов коридором. Кубическая пустая оштукатуренная коробка с
желобами. Растерянная фигура, перетаптывающаяся на цементном полу. Когда
фигура начинала поворачиваться - выстрел, иногда два. И снова сорок шагов.
Следствие вели одни, приговор выносили другие, третьи вытаскивали на
носилках трупы. Отвозили же четвертые, а пятые приходили в подвальную
комнату со шваброй и ведром теплой воды. В этой очередности истинно третьим
был сам Шиловский, но про себя он почему-то всегда забывал, словно не
участвовал во всем этом.
Дни проходили за днями.
Да, дни проходили за днями, и Шиловский получил уже множество
благодарностей, и его ни разу не стошнило, не вырвало. Вот только сегодня...
И то потому, что он впервые расстрелял женщину. Когда он закрывал дверь на
крюк, женщина увидела маузер, все поняла и закричала пронзительно, со
вселенским ужасом, и от этого крика, вместо того, чтобы стрелять, он
отпрянул к стене. Она же, не теряя времени, птицей бросилась на него.
Обняла, рыдая, прильнула к нему, увлекла на цементный пол и все говорила и
говорила что-то полубезумное, разрывая свою одежду, раскрывая ему свое
лоно... Она была молода, и это было так для него непосильно, что он забыл
про себя, про свой классовый долг, он враз превратился в исступленного,
яростного самца. Она была прекрасна, эта цепляющаяся за жизнь женщина, но
его рука даже в тот момент не выпустила оружия. Исступление длилось всего
две или три минуты. Оно моментально превратилось в досаду, в недоумение, и
тут... тут захлестнула Шиловского злоба. То была злоба на самого себя. Он
же, ни к чему не прислушиваясь, оборотил свою злобу в ненависть к этому
победившему его существу...
Он вскочил и расстрелял в нее половину боезапаса, в лежащую,
обезумевшую, и когда она, лохматая, окровавленная, ползла к нему и хваталась
за его сапоги, его начало рвать. Его рвало, пока он расходовал остальные
патроны, ступал коридором, пока закрывал сейф, отмечался на проходной и ждал
машину.
Он попросил шофера отвезти его в Сокольники. Он долго бродил по лесу,