"Василий Белов. Час шестый ("Час шестый" #3) " - читать интересную книгу автора

- Анфимович, какой экой разговор? Кликай хоть завтре! - Самовариха
всплеснула руками. - Неужто не сварим овсяного-то киселя? Постное-то масло
тоже у нас есть, а насчет вина ты уж сам смекай...
Миронов, ободренный, побежал в свою клетину. По дороге то и дело, как
репей, цеплялось к Евграфу слово "предрик". "Здешний. Миколай Миколаевич...
Господи, уж не Микуленок ли? Он и есть, больше и быть некому... И Скачков с
ним приехал, тот самый... "Будешь моржам хребтины ломать!"
И Миронов припомнил сиденье перед судом в КПЗ, полузабытую встречу, где
впервые гордо молвил такие слова: "Палашка парня родила, зовут Виталькой..."
Евграф ястребом залетел в свою избу. Он застал Палашку в слезах. Сундук
был раскрыт, фата лежала на лавке. Посредине чисто промытого пола в куче
зеленых березовых веток сидела Марья и молча вязала веники. Виталька... то
бишь маленькая Марютка тоже сидела рядом с крохотным веничком в руках, она
испуганно глядела то на мать, то на бабушку, то на Евграфа.
Евграфу сразу все стало понятно. Бабы без него решили судьбу дочкина
приданого.
- Иди, иди, - заторопила матерь Палашку, - пока народ на обеде, а то
уйдут на пожню.
- Куды идти? К кому? - Палашка, хватая фату, едва удержала рев.
Евграф сделал вид, что не слышит.
Марья сказала:
- А сходи-ко сперва к Зойке Сопроновой! Может, возьмет. Вынула из
Палашкина сундука два стана белого, как снег, холста.
- Бери и эти два. Может, купит...
Холсты полагалось дарить будущему свекру и деверю. Теперь дочка понесет
их вместе с фатой на продажу Зойке Сопроновой. Да и та возьмет ли еще?
Неизвестно, что скажет и сам Сопронов, у него тоже денег не лишка. Люди
говорят, он всю весну ждал, когда поставят на должность. И теперь ждет...
Весь Петров пост ждет. Сказать или не сказать, кто в читальне сидит? Узнают
и сами. Вся деревня, наверно, уж судачит и говорит, кто приехал.
Марья вязала веники. Евграф начал примеривать к матице новую жердку. Он
вырубил ее накануне в частом ельнике. Палашка медлила уходить, всхлипывала
как маленькая. Евграф молча топором корил еловую жердку, чтобы укрепить ее
от матицы до задней стены. Но ведь ни долота, ни стамески! Все у Кеши
осталось. К кому идти долото просить? Было стыдно ходить к соседям, клянчить
то одно, то другое. Иной день и по два раза... Самовариха вон отдала
Мироновым даже чугунок, чистый половик да старопрежнюю шубу дубленой овчины.
А больше-то, пожалуй, и у самой у нее ничего нет! Одни кросна да мотовила. В
Самоварихиной избе пусто. Иконы да ухваты, да тканые половики...
В сенях Евграф отыскал глазами железный заступ, взятый взаймы у Петруши
Клюшина. Была бы печь с трубой, да если бы стекла в рамах, можно бы и осень
прожить, и зиму перебороть в бобыльской избенке! Не простудить бы Марютку -
вот что самое главное. И харчей пока никаких, кроме корзины прошлогодней
репы из погреба Самоварихи.
Евграф не глядел больше в бабскую сторону. Вышел искать место, где
копать глину. Палашка напрасно ждала отцовского слова, с плачем свернула
фату, завязала ее в бумажный старый платок, схватила холсты под мышку и вон
из избы. Побежала в деревню.
И тут не вытерпел Евграф Миронов, окликнул дочку:
- Стой, Палагия! Стой, кому сказано. Оставь кашемировку-то... А холсты