"Василий Белов. Час шестый ("Час шестый" #3) " - читать интересную книгу автора

пук, совсем золотой, и миллионы крохотных серебристых пылинок затолклись в
этом солнечном пучке, когда Евграф ступил в овин. Сколько было пересушено
тут ржаных суслонов, овсяных, льняных и ячменных снопов, сколько сосновых
чурок перекидано в обширную печь! Сколько темных осенних ночей, да и зимних,
переночевано было в этом родном овине! А ныне вот даже овин не свой.
Колхозный. "Видно, больше уж снопов не молачивать... В пастухи идти, одна
мне дорога. Заместо Гури..." - Евграф опять малость затосковал. "А что, хоть
бы и в пастухи?.."
Он вылез из овина, прикрыл воротца и вышел из гумна в раннее сенокосное
утро. И задумался вновь.
Что было делать? Писать заявление, да еще на Кешину односкатную избу?
Ведь все бабы шибановские начнут хохотать: Евграф Миронов обменялся домами с
Кешей. "Правда, меняют Игнаха Сопронов да Митька Куземкин. Да еще Ковка
Микуленок - отец Палашкина, прости Господи, выблядка. Меняют, продают, сами
берут за так. Виталька... Нет, нет, не Виталька... Никакого Витальки нету.
Есть девка Машутка. Не крещеная, а все равно своя..."
Жалость к внучке, к дочери и к жене с утра поднялась в Евграфовом
сердце. Он вышел по тропке к отводу. По прогону лениво уходило в поскотину
деревенское стадо. Гуря усердно бил черемуховыми палочками в подвешенную на
шее сухую, звонкую сосновую барабанку. Справа от Евграфа грядки Клюшиных,
слева, на отшибе, выморочная оседлость какого-то давно умершего бобыля из
носопыревской породы. Или из новожиловской? Евграф не помнил даже имени.
Избенка тоже, как у Фотиевых, на один скат. Гниет много лет подряд, от самой
турецкой войны.
Ворота висели на одной петле, коридорчик был запакощен овцами и
ребятишками. Стекла в рамах выбиты. Миронов попытался открыть двери в избу,
но гнилые половицы в сенцах не позволили. Все скособочено. В дверную
возникшую щель Евграф разглядел в полумраке некрашеный деревянный посудник,
божницу с почернелой иконой. Какая икона-то? Повсматривался Евграф, да так и
не разглядел. Вроде Никола...
"А что? - подумал вдруг Евграф. - Ведь изба-то ничья... Может, еще и
крыша течет не больно шибко... Чем ночевать в чужих людях, взять да и
поселиться. Перестелю пол в сенцах, двери сами откроются". Евграфу
показалось на миг, что там, в избе, Николай - угодник Божий - проявил
тусклый свой лик и на секунду открыл уста...
- Без топора двери не отворить, - вслух, словно в ответ святителю,
произнес Евграф. - Топор, топор нужен.
И вдруг ноги сами понесли его в деревню. Только Самоварихин топор
никуда не годился. Хоть по заднему месту тюкай. Да и такой бабы брали с
собой на покос. Евграф хмуро пошел с ними на пожню. В обед он едва
открестился от ячневых Самоварихиных пирожонков. Чужой кусок в горло никак
не лез, а ноги сами, как утром, принесли к своему дому, к своему подворью,
где размещалась контора и жил Кеша Фотиев. Правда, сделал Евграф изрядный
крюк, забежал к бобыльской хоромине. У своих бывших грядок он перелез через
изгородь. Еловые жерди были крепки, не треснула ни одна. Не сгнили за два
года и колья. Только рассадник в загороде стоял зря! Вместо капустной и
брюквенной рассады молочай и желтая сурепка густо росли в нем, наверное, с
самой ранней весны. Колодец около рассадника действовал, как и раньше.
Евграф, совсем разволнованный, во второй раз ступил на родное крыльцо... Не
заходя в контору, то есть в зимовку, поднялся он дедковой лестницей, взялся