"Василий Белов. Час шестый ("Час шестый" #3) " - читать интересную книгу авторапук, совсем золотой, и миллионы крохотных серебристых пылинок затолклись в
этом солнечном пучке, когда Евграф ступил в овин. Сколько было пересушено тут ржаных суслонов, овсяных, льняных и ячменных снопов, сколько сосновых чурок перекидано в обширную печь! Сколько темных осенних ночей, да и зимних, переночевано было в этом родном овине! А ныне вот даже овин не свой. Колхозный. "Видно, больше уж снопов не молачивать... В пастухи идти, одна мне дорога. Заместо Гури..." - Евграф опять малость затосковал. "А что, хоть бы и в пастухи?.." Он вылез из овина, прикрыл воротца и вышел из гумна в раннее сенокосное утро. И задумался вновь. Что было делать? Писать заявление, да еще на Кешину односкатную избу? Ведь все бабы шибановские начнут хохотать: Евграф Миронов обменялся домами с Кешей. "Правда, меняют Игнаха Сопронов да Митька Куземкин. Да еще Ковка Микуленок - отец Палашкина, прости Господи, выблядка. Меняют, продают, сами берут за так. Виталька... Нет, нет, не Виталька... Никакого Витальки нету. Есть девка Машутка. Не крещеная, а все равно своя..." Жалость к внучке, к дочери и к жене с утра поднялась в Евграфовом сердце. Он вышел по тропке к отводу. По прогону лениво уходило в поскотину деревенское стадо. Гуря усердно бил черемуховыми палочками в подвешенную на шее сухую, звонкую сосновую барабанку. Справа от Евграфа грядки Клюшиных, слева, на отшибе, выморочная оседлость какого-то давно умершего бобыля из носопыревской породы. Или из новожиловской? Евграф не помнил даже имени. Избенка тоже, как у Фотиевых, на один скат. Гниет много лет подряд, от самой турецкой войны. Ворота висели на одной петле, коридорчик был запакощен овцами и но гнилые половицы в сенцах не позволили. Все скособочено. В дверную возникшую щель Евграф разглядел в полумраке некрашеный деревянный посудник, божницу с почернелой иконой. Какая икона-то? Повсматривался Евграф, да так и не разглядел. Вроде Никола... "А что? - подумал вдруг Евграф. - Ведь изба-то ничья... Может, еще и крыша течет не больно шибко... Чем ночевать в чужих людях, взять да и поселиться. Перестелю пол в сенцах, двери сами откроются". Евграфу показалось на миг, что там, в избе, Николай - угодник Божий - проявил тусклый свой лик и на секунду открыл уста... - Без топора двери не отворить, - вслух, словно в ответ святителю, произнес Евграф. - Топор, топор нужен. И вдруг ноги сами понесли его в деревню. Только Самоварихин топор никуда не годился. Хоть по заднему месту тюкай. Да и такой бабы брали с собой на покос. Евграф хмуро пошел с ними на пожню. В обед он едва открестился от ячневых Самоварихиных пирожонков. Чужой кусок в горло никак не лез, а ноги сами, как утром, принесли к своему дому, к своему подворью, где размещалась контора и жил Кеша Фотиев. Правда, сделал Евграф изрядный крюк, забежал к бобыльской хоромине. У своих бывших грядок он перелез через изгородь. Еловые жерди были крепки, не треснула ни одна. Не сгнили за два года и колья. Только рассадник в загороде стоял зря! Вместо капустной и брюквенной рассады молочай и желтая сурепка густо росли в нем, наверное, с самой ранней весны. Колодец около рассадника действовал, как и раньше. Евграф, совсем разволнованный, во второй раз ступил на родное крыльцо... Не заходя в контору, то есть в зимовку, поднялся он дедковой лестницей, взялся |
|
|