"Василий Белов. Час шестый ("Час шестый" #3) " - читать интересную книгу автора

прошлом-то годе ухрястал? Ну, да откуды тебе слыхать... Бабы судят: сперва
он ее на поветь за волосье выволок, а после и зуб вышиб...
- Да за што это он ее? - удивился Евграф.
- Ну, значит, было за што! И сам вдругорядь хотел уехать. На судострой.
Да, говорят, райком запретил. Сельку из дома вытурил, иди, грит, куды хошь.
Ну, а Селька-шило и сам давно партейный... Ему Митя Куземкин - р-раз, и
благословил, как бедному алименту, роговскую зимовку.
- Роговскую? - Евграф окончательно поник головой...
На что он надеялся? Ясно ведь было и раньше, что роговское подворье
вот-вот разорят. Нечаев рассказывал:
- Верка Рогова с ребятишками нонче в бане живет, как Носопырь. А про
Носопыря-то знаешь ли? Схоронили еще до Троицы. В Шибанихе еще одна квартера
освободилась. Носопырская баня...
- Царство ему Небесное, светлое место, - перекрестился Миронов. Евграфу
невтерпеж было узнать про свою Марью да про Палашку с маленьким Виталькой, а
Нечаев неожиданно затих и начал из стороны в сторону водить головой. Он
по-собачьи принюхивался, чуфыкая носом, но Евграф этого не заметил...
- Да... Сельку, значит, поселили наверх, в двухэтажную роговскую избу,
а нижнюю-то половину занял тавариш Лыткин. В передке, в летней горнице,
сделали было кантору, от Жучка-то отступились. Жучок оборону держит. Да
зимой холодно в роговском передке, - громко рассказывал Нечаев. - Кантору,
Евграф да Анфимович, устроили нонче в твоем дому...
- Неужто? А Кешу куды?
- Кеша с семейством тут при доме и оставлен, вроде прислуги, -
рассмеялся Нечаев. - Сторожит, значит, бумаги и председателя тавариша
Куземкина.
- А какая должность у самого-то Игнатья?
- Этот пока без должности, ждет указу из райена. Вроде бы на сельпо
метит...
Дивился Евграф таким новостям, не успевая вникать. Про дом Роговых и
вовсе пропустил мимо ушей. Очумел. Не успел спросить ни про Ивана Никитича,
ни про его зятя. Нечаев же, неожиданно, не останавливая кобылу, выскочил из
телеги. Некоторое время он шел рядом, потом отбежал в сторону:
- Как поедем, Анфимович? Низом аль верхом? - кричал он издали.
- Давай берегом. Косит народ-от?
- Второй день! - издалека, с другого края дороги отозвался Нечаев. - И
твою Палашку на пожнях увидим. Марья с робенком сидит, а Палагая косит.
Знают оне, что домой-то едешь?
- Что ты, чудак, откуда им знать. А ты чево от меня далеко ушел? Иди
поближе. Расскажи про Судейкина да про Жучка. И про всех крещеных...
- Киндя-то? Какой был, такой и есть. Все частушки поет. Я на евонном
Ундере весной пахал. Киндя пахать не стал, говорит: отняли мерина, дак пусть
на ем сами и пашут. А я, понимаешь ли, попросил было у Митьки свою лошадь,
дак нет! Ты, грит, ее будешь жалеть и меньше напашешь. Вот, грит, бери
Ундера. Ну, я и согласился... Только калач у хомута разъехался. А новый
хомут на такого верзилу никто не припас. Наверно, и в Вологде таких хомутов
нету. Ты, Анфимович, бери вожжи-то в руки да сам и правь.
Евграф прибрал вожжи. Нечаев же все так и шел по другому краю дороги.
Евграф стыдился ехать в чужой телеге и тоже слез, пошел рядом с Нечаевым.
Кобыла сама знала, куда ступать. Но отчего Нечаев чуждался Евграфа?