"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

меня, - свидетельствует Белый в 1928 г. в предисловии к несостоявшемуся
переизданию "Котика Летаева", - необыкновенно длинной памятью: я себя помню
(в мигах), боюсь сказать, а - приходится: на рубеже 3-его года (двух лет!);
и помню совсем особый мир, в котором я жил" [Русская литература, 1988, № 1,
с. 219]. Воссоздание этого особого мира и является основной творческой
задачей Белого в "Котике Летаеве".
Еще сильнее собственно мемуарное начало выражено в "Крещеном китайце".
Здесь Белый уже покидает пределы своей детской и впервые дает картины из
жизни "профессорской Москвы" конца века. В предисловии (июль 1921 г.) Белый
разъясняет тот творческий метод, которым он в этом случае руководствовался:
"...роман - наполовину биографический, наполовину исторический; отсюда
появление на страницах романа лиц, действительно существовавших (Усов,
Ковалевский, Анучин, Веселовский и др.); но автор берет их, как исторические
вымыслы, на правах историка-романиста" [Записки мечтателей, № 4. Пб., 1921,
с. 23]. Такие же "исторические вымыслы" в изобилии представлены и в
"Записках чудака": переполненная заботами, хлопотами и неудобствами история
возвращения на родину в объезд охваченных войной территорий воссоздана здесь
как описание странствий по фантасмагорическим мирам, отдаленно напоминающим
Берн, Париж и Лондон, описание, перемежаемое воспоминаниями о различных
эпизодах из прежней жизни автора. В "Записках чудака" Белый уже признается с
изрядной долей самоиронии: "Моя жизнь постепенно мне стала писательским
материалом; и я мог бы года, иссушая себя, как лимон, черпать мифы из
родника моей жизни, за них получать гонорар..." [Белый Андрей. Записки
чудака, т. 1. М. - Берлин, 1922, с. 64]. Одним из самых безукоризненных и
совершенных образцов такого биографического мифотворчества является поэма
"Первое свидание" (1921) - по мнению многих критиков и исследователей
Белого, лучшее, что было создано им в стихах. "Звезда воспоминанья" в этой
поэме проливает свет на пору духовного самоопределения Белого - эпоху
"зорь", рубежа веков, ставшую прологом всей его последующей творческой жизни
и вместе с тем прологом новой исторической эры.
Переход от "интроспективных" мемуарно-автобиографических опытов к
воспоминаниям об исторической эпохе сквозь призму лично пережитого отчетливо
обозначился у Белого после смерти А. Блока и непосредственно под ее
воздействием. Блока Белый воспринимал как своего ближайшего спутника в
литературе и единомышленника в самых главных, магистральных вопросах,
основой этому чувству единства служили общность духовных истоков и осознание
внутренней связи, не прерывавшееся и в годы серьезных расхождений между
ними. Смерть Блока побудила Белого заново осмыслить историю их почти
двадцатилетнего общения, отразившую в себе все основные стадии эволюции
русского символизма, и подвести ее итоги. Свершившаяся революция обозначила
четкую демаркационную линию между старым и новым миром, и это эпохальное
событие также инспирировало Белого подвести черту под определенным этапом
жизни, резко и безвозвратно отделявшую былое и пережитое от современности,
осмыслить символизм как историческое явление, замкнутое в предреволюционных
десятилетиях.
Над воспоминаниями о Блоке Белый принялся работать в первые же недели
после его кончины. Сначала они вылились в конспективные дневниковые записи
[См.: Литературное наследство, т. 92, кн. 3, с. 804 - 806], затем, в конце
сентября - начале октября 1921 г., Белый выступил с воспоминаниями о Блоке
на двух вечерах в Вольной философской ассоциации. Первая, самая краткая