"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

Субъективное начало главенствует в мемуарных книгах Белого так же
безраздельно, как и в его романах. И если образ столицы Российской империи в
его романе "Петербург" - это образ вымышленного, символически преображенного
города, не соответствующий ни реальному топографическому плану, ни
путеводителям, то и применительно к воспоминаниям Белого следует делать
аналогичную поправку: авторское восприятие порой претворяет достоверную
реконструкцию фактов до известной степени в хронику никогда не бывших
событий и панораму ярких художественных образов, существовавших в подобном
виде лишь в восприятии и воображении Белого. Подлинные лица для этих образов
служили лишь моделями. Характерно в этой связи замечание Г. В. Адамовича по
поводу изображения в "На рубеже двух столетий" отца писателя, Н. В. Бугаева:
"Портрет отца удивителен. Он строен, сложен и блестящ. Не берусь только
судить, насколько он правдив именно как портрет, а не как поэтический образ"
[Адамович Г. Андрей Белый и его воспоминания. - Русские записки (Париж),
1938, № 5, с. 145]. То, о чем Адамович судит предположительно, К. В.
Мочульский в своей книге о Белом утверждает с полной уверенностью: "Белый не
историк, а поэт и фантаст. Он создает полный блеска и шума "миф русского
символизма" [Мочульский К. Андрей Белый. Париж, 1955, с. 269].
В своих воспоминаниях Белый безудержно отдается эстетическому
преображению некогда пережитой и познанной реальности. В свою очередь,
собственно художественным произведениям Белого присуща, как бы по принципу
взаимокомпенсации, тенденция к непосредственно личной исповедальности,
автобиографизму. Едва ли не все произведения Белого насквозь
автобиографичны, и эта их особенность настолько сильна и всепроника-юща,
настолько определяет характер обрисовки вымышленных героев, за которыми
почти всегда скрываются конкретные прототипы, и выстраивание обстоятельств,
за которыми встают реально пережитые коллизии, что их автор, по праву
приобретший репутацию дерзновенного новатора, создателя причудливых,
фантасмагорических художественных миров, парадоксальным образом может быть
охарактеризован как мастер, неспособный к художественному вымыслу как
таковому, не проецированному на личные воспоминания и впечатления или на
"чужие" тексты, на новый лад перетолкованные. Если расценивать приемы
сюжето-сложения в прозе Белого, то придется сделать вывод, что изобретение
оригинальной фабулы и интриги не относится к сильным сторонам его
мастерства: там, где должна властвовать стихия чистого вымысла, у Белого
чаще всего - надуманные, неправдоподобные, логически противоречивые
ситуации. Достоверности и убедительности (в том числе и в отношении
фантастических и "бредовых" явлений) Белый достигает тогда, когда
непосредственно следует своему личному, биографическому опыту, либо когда
строит художественную коллизию из заимствованных образов и сюжетных мотивов
(таковы, например, мотивы пушкинского "Медного всадника" в "Петербурге",
спародированные, гротескно перетолкованные, но претворенные в новую,
безукоризненно выстроенную, емкую художественную реальность). Все творчество
Белого изобличает фатальную неспособность писателя писать не о себе. Когда
он пытается создать "беллетристический" сюжет - авантюрный, с участием сил и
лиц, с которыми его никогда не сталкивала жизнь, - эти усилия сотворить
нечто непредсказуемое и необычайное оборачиваются подспудным, потаенным
автобиографизмом. В хитросплетениях интриги (в романах "Серебряный голубь",
"Петербург", "Москва") узнаются события, сыгравшие явную или скрытую, прямую
или косвенную роль в биографии Белого; в образах вымышленных героев