"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

умолчания, управлявшего текстами, жесты былых изречений и мнений, прошедших
меж нами, - запомнил; сочувствие помнится; так фотографии, снятые с
жестов, - верны; а слова, обложившие жесты, "воззрения" Блока, - куда-то
исчезли" [Эпопея, № 1. М.- Берлин, 1922, с. 245]. Но "эккермановский" метод
и в принципе не удовлетворяет Белого; по его убеждению, в "Разговорах с
Гете" Эккермана нет "говорящего Гете", и поэтому в книге не отражен гений
Гете: "...при записании двух томов не записал он главнейшего, третьего тома,
рисующего словесные жесты у Гете; и оттого-то: у Эккермана нет Гете (...)
везде - граммофон: голос Гете" [Там же, с. 247].
Жест для Белого, подобно ритму, - одно из универсальных бытийных
понятий, отличающих живую, самовыражающуюся и творящую субстанцию от
мертвой, определившейся, исчерпавшей себя; в любой эмоции, мысли, во всяком
поступке Белый интуитивно провидит прежде всего линию жеста, угадывает ее
уникальное своеобразие и, узнав и пережив открывшееся ему через жест,
составляет определенное понятийное представление о человеке или о явлении.
Жест выявляется часто помимо слов, вопреки словам, в молчании, во всей
совокупности видимых проявлений личности, многим из которых чаще всего не
уделяется никакого внимания. Поэтому в воспоминаниях Белого о встречах с
самыми различными замечательными людьми почти не прослеживается словесная
ткань разговора, не звучит "граммофон", а воссоздается образно-эмоциональная
аура этих разговоров; вместо связных речей собеседники Белого наделяются
лишь словесными жестами, обрывочными фразами, зачастую несвязными,
рудиментарными и в отрыве от мемуарной ткани несущественными; вместо
синтетических описательных портретов и психологических характеристик
акцентируется какая-то одна гипертрофированная черта облика и поведения.
Такие особенности портретирования диктуются и спецификой памяти Белого, и в
не меньшей мере особенностями его художественного мышления: недаром реальные
исторические лица в его мемуарах так схожи по методу изображения с
вымышленными персонажами его же романов. Н. А. Бердяев проницательно
сопоставил приемы изображения мира и человека в романах Белого с техникой
кубистской живописи: "Творчество А. Белого и есть кубизм в художественной
прозе, по силе равный живописному кубизму Пикассо. И у А. Белого срываются
цельные покровы мировой плоти, и для него нет уже цельных органических
образов. Кубистический метод распластования всякого органического бытия
применяет он к литературе" [Бердяев Н. Кризис искусства. М., 1918, с. 41].
В воспоминаниях Белого с их субъективной оптикой, свободным и
непредсказуемым отбором материала, переключением внимания на жест,
интонацию, различные поведенческие нюансы, фиксируемые как форма
опосредованного выражения онтологической сущности человека, также
сказывается своего рода кубистический метод: подобно тому, как в
кубистической картине сквозь видимый хаос проступают контуры фигур, разъятых
на подвижные "молекулы" и аналитически воссозданных по законам фантазии, так
и у Белого сквозь обрывки обиходных реплик, сумбур впечатлений, сюиту жестов
и калейдоскоп деталей рождаются новые образы, претендующие на ту глубину,
цельность и оригинальность, которых не способны дать ни "фотография", ни
"граммофон". Далеко не всех устраивала такая манера изображения; в ней
зачастую видели попытку дискредитации и даже оскорбления писателем своих
современников [Показательны в этом отношении отзывы о "На рубеже двух
столетий" двух видных представителей неонароднической критики, А. Б. Дермана
и А. Г. Горнфельда. Первый в письме к Горнфельду от 20 февраля 1931 г.