"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

его качествах и деяниях шла речь. Преодолеть все эти сциллы и харибды Белый
попытался путем повсеместного изменения мемуарного стиля - в том
направлении, в каком он уже заметно преобразил свою писательскую манеру в
романе "Москва", сделав преобладающими приемы гротеска и шаржа.
Шаржированное изображение своих современников в принципе не
представляло собой только уступку Белого конъюнктурным требованиям. Подобный
метод был для писателя органичным и постоянно им использовался; еще во
второй половине 1900-х гг. Белый, согласно приведенному выше свидетельству
Ходасевича, изображал представителей профессорской Москвы "с бешенством и
комизмом". Шарж сильно сказывается и в "Крещеном китайце", и в
"Воспоминаниях о Блоке" и "берлинской" редакции "Начала века", где он,
однако, гармонично сочетается с другими стилевыми приемами. При создании же
книги "На рубеже двух столетий" и выдержанных в том же ключе "московской"
редакции "Начала века" и "Между двух революций" этот прием в художественном
инструментарии Белого становится наиболее предпочтительным, а в иных случаях
и единственно приемлемым. При шаржированной обрисовке конкретные проявления
духовности, присущей тому или иному историческому персонажу, заменялись
внешними признаками душевности; всеохватывающий эксцентризм уравнивал,
нивелировал поступки и высказывания самой различной семантики и
модальности - шуточные и серьезные, значимые и пустяковые; идеология,
общественная и политическая позиция, религиозные взгляды растворялись в
иронически обрисованном быте, стилистике поведения, в форсированных внешних
приметах человеческой индивидуальности. Для тех героев Белого, у кого
сложилась сомнительная или одиозная репутация, такой прием изображения
служил своего рода индульгенцией: вместо требуемого идеологического
бичевания с пристрастием - затрагивающая всё и вся иронически-гротесковая
стилистика, которая в силу своего заведомо снижающего эффекта дезавуирует
проблему "серьезной" и "принципиальной" оценки и тем самым умышленно
исполняет благоприобретенную миссию отпущения первородных грехов. В галерее
многообразных шаржированных портретов, украшающих мемуарную трилогию,
наблюдается, однако, и своя стилевая градация, позволяющая свести шаржи
Белого к двум основным типам. Один из них - шарж разоблачительный,
исполненный гнева и сарказма; к этому типу изображения Белый прибегает
обычно, когда живописует глубоко несимпатичных ему людей (как, например,
Лясковскую в "На рубеже двух столетий"). Другой - шарж лирико-патетический:
специфика приема проявляется в том, что он не столько снижает, сколько
юмористически оттеняет и обогащает, эмоционально окрашивает дорогую Белому
фигуру - отца, Л. И. Поливанова, М. С. Соловьева, еще многих персонажей.
Нельзя не отметить, что во второй и третьей книгах трилогии, где на
авансцену выступают уже не профессора-позитивисты, а соратники по
символистскому движению и представители "религиозного ренессанса",
предпочтение Белым той или иной разновидности шаржевой манеры зачастую
диктуется не реальностью пережитого и характером былых отношений, а оглядкой
на идеологическую нетерпимость конца 20-х - начала 30-х гг.
Сам Белый в "Воспоминаниях о Блоке" лапидарно определил свой мемуарный
метод: "Не Эккерман!" Новым Эккерманом, прилежно записывавшим высказывания
Гете слово в слово, Белый не сумел бы стать даже при всем старании: "На
расстоянии 18-ти лет невозможно запомнить текст речи; и - внешние линии
мыслей закрыты туманами; я привирать не хочу; моя память - особенная;
сосредоточена лишь на фоне былых разговоров; а тексты забыты; но жесты