"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

чмогилуь (...): в "могилу", в которую меня уложил Троцкий, за ним
последователи Троцкого, за ними: все критики и все "истинно живые" писатели"
[Белый Андрей. Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во
всех фазах моего идейного и художественного развития. Ann Arbor, 1982, с.
118]. Эту отлученность от современной литературной жизни Белый, привыкший к
кипучей и представительной деятельности, чтению лекций, выступлениям перед
аудиторией, оперативному участию в газетах и журналах, переживал очень
остро. Публичных выступлений у него стало значительно меньше, публикации в
периодике удавались лишь от случая к случаю, в их числе были и мемуарные
некрологические очерки "Валерий Брюсов" и "М. О. Гершензон", появившиеся в
журнале "Россия" в 1925 г. Если раньше Белый был постоянно окружен
писателями, друзьями, последователями, заинтересованными слушателями, то
теперь он все более болезненно ощущает одиночество. В связи со смертью
Гершензона Белый записывает: "...умер в Москве последний "старший друг":
больше мне в Москве не на кого опереться" [Белый Андрей. Ракурс к дневнику,
л. 121 об]. Обосноваться на постоянное жительство Белому удалось весной 1925
г. лишь в подмосковном поселке Кучино, и, хотя писатель не сетовал на это
затворничество, которое даже способствовало сосредоточению на творческой
работе, тем не менее удаленность от привычных центров культурной жизни
только усугубляла внутреннюю изоляцию. Правда, о творчестве Белого в печати
продолжали звучать не одни только негативные высказывания (в частности, в
1928 г. появилась серьезная и уважительная статья А. К. Воровского о Белом,
писателе "поистине замечательном и редчайшем", - "Мраморный гром") [См.:
Воронений А. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. М., 1987, с. 73-98], и
все же репутация автора "старорежимного", "чуждого" и "крамольного"
закрепилась за ним достаточно прочно.
В Кучине Белый работал над романом "Москва" (1925), сюжет которого,
выстроенный по автобиографической канве, отчасти уже использованной в
"Котике Летаеве" и "Крещеном китайце", воссоздает картины московской жизни в
предреволюционную эпоху, отчасти предвосхищающие тщательную реконструкцию
этой жизни в "На рубеже двух столетий". В Кучине же Белый писал воспоминания
о Рудольфе Штейнере, которые закончил в январе 1929 г. [См.: Белый Андрей.
Воспоминания о Штейнере. Подготовка текста, предисловие и примечания
Фредерика Козлика. Paris, 1982]. Эта книга, в центре которой - восторженно
выписанный образ духовного учителя Белого и воспоминания о жизни в Швейцарии
в кругу антропософов, литературные портреты учеников и последователей
Штейнера, писалась Белым "для себя" и для ближайшего круга "единоверцев",
никаких надежд на ее опубликование он тогда не возлагал. По своей идейной
тенденции, мемуарному методу и стилю воспоминания о Штейнере примыкают к
"берлинской" редакции "Начала века" и в известной степени служат ее
продолжением: в "Начале века" изложение событий прерывается на 1912 годе, в
книге о Штейнере суммированы впечатления от жизни в Швейцарии в 1914 - 1916
гг. Хотя внешние обстоятельства и не благоприятствовали, Белый в 1920-е годы
упорно продолжал работать над произведениями, резюмировавшими и
переосмыслявшими накопленный жизненный опыт. В 1928 г. он написал большой
автобиографический очерк, в котором - как бы вопреки современности -
отстаивал свою концепцию символизма как синтетического
философеко-эстетического метода познания и творчества, анализировал
собственную духовную эволюцию, со всей страстью вновь и вновь растолковывал
свое идейное кредо в надежде когда-либо быть правильно понятым. Очерку Белый