"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

рассматривать тут особо нечего. С горем пополам я оделась. Потом он принес
мне завтрак, который я есть не стала, и тросточку, с которой я отправилась
позвонить. Мама всплакнула в трубку, что врач не разрешает забрать меня
домой даже на новогоднюю ночь, что халат и все необходимое она принесет
через час, что говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь, не дай
Бог, конечно...
Я доковыляла до своей койки в полной уверенности, что ничего хорошего в
этой жизни меня не ждет. Я рыдала до перевязки, потом орала на перевязке,
когда медсестра подло дернула присохший бинт и долго потом ковырялась в
бедной моей ноге. Очевидно, о моем поведении доложили кому следует, потому
что пришел молодой усатый доктор, хорошенько меня рассмотрел и сказал, что
концерты не помогут, из больницы уехать мне не разрешат и я вполне в силах
сообщить своей мамочке, чтобы она не названивала во все инстанции с
требованием отпустить меня домой.
Володя два раза приходил молча посидеть рядом. В третий раз он сказал,
что вообще-то Новых годов в моей жизни будет сколько угодно, что ничего
страшного нет. Ну что он в этом понимал, тот Володя!
Приходил и доктор. Спросил весело: "Все ревешь? Надо же, сколько лишней
жидкости в организме!" На второй раз, пробегая мимо, удивился, откуда в
организме столько лишних сил для страданий. На третий раз уже поморщился.
Часов в восемь вечера, когда я слушала молчание Володи и все еще разливалась
слезами, доктор крикнул из другого конца коридора: "Нина, отправляй эту
царевну несмеяну, за ней приехали! И чтоб завтра, - это он сказал уже мне, -
завтра к шести часам на этом самом месте - как штык! Ну надо же! - всплеснул
он руками. - Выревела-таки!" Оказывается, к вечеру он сам позвонил нам домой
и потребовал, чтобы мама моментально забрала свою истеричку.
Новый год я встретила дома, а вечером первого января Володя ждал меня у
больничного лифта. Я гордо прохромала с ним к своей кровати.
- Сегодня, наверное, тебя в палату переведут, - сказал он.
Мне уже не было ни больно, ни страшно, поэтому я засмеялась так, как
засмеялась бы любая девочка пятнадцати лет в ответ на любую реплику
восемнадцатилетнего парня. То есть - очень глупо и невпопад. Володя
посмотрел немножко удивленно.
Надо сказать, что на самом деле ему было уже почти девятнадцать. Надо
сказать, что длинные волосы у него были иссиня-черные, очень бледная кожа,
очень темные и блескучие глаза, от взгляда которых трудно было спрятать свой
взгляд. Потом, через пару лет, я узнала, что именно такой тип называется
демоническим или поэтическим - это у кого на что хватает фантазии. А тогда
мне просто казалось, что он очень красив.
Перевязки и кровожадной медсестры я боялась до мурашек, и Володя
предложил отправиться на экзекуцию вместе.
У него была ошпарена рука. Ошпарена паром вся правая кисть. Это была
просто сплошная рана, от которой бинт отрывался вместе с пластами и мертвой,
и даже живой кожи. Я с трудом могла представить, насколько это может быть
больно. Володя сжал зубы так, что на скулах у него вспучились какие-то
косточки, и стал еще бледнее, и лицо у него покрылось испариной. Это было
страшно.
В перевязочную зашел усатый врач, поцокал языком над Володиной рукой,
насоветовал что-то медсестре и велел терпеть. Кричать я теперь не могла -
стыдно было.