"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

сказал отец.
- По-моему, ты ешь ту же самую дрянь, - не удержалась я.
- Разница в том, что мы ее едим по необходимости, потому что денег на
нормальную еду у нас нет. А у него есть. Но он все-таки питается дрянью -
привычка!.. И любовница у него наверняка смазливая крашеная блондинка с
психологией торговки. Это неистребимо.
Папе нравилось временами играть профессора Преображенского.
- Да, конечно, - не удержалась я снова, - конечно, если бы его деньги
достались тебе, уж ты был бы их достоин... Но разница в том, что у тебя их
никогда не будет - может быть, потому, что ты слишком достоин их. Это
как-то, знаешь ли, мешает их зарабатывать.
- Не в том дело, - поморщился отец. - Пойми, образ мышления
лавочника...
- Разумеется, твой образ мышления гораздо тоньше и изысканнее. - Я
почувствовала раздражение. - Потому что это мышление инфантильного
интеллигента. Ты говоришь: "Мы, порядочные люди..." - а вся твоя
порядочность - это только отсутствие воли и неумение подчинить себе жизнь.
Тебе легче закрыть глаза и сказать: "Я порядочный человек, и нет мне места в
этом мире лжи и насилия" - чем заработать денег, а потом стать их достойным.
Еще немного, и ты вступишь в компартию и будешь воевать за всеобщее
равенство, - заключила я почти уже со злостью.
- Ну и дура, - спокойно сказал отец.
Я молча терзала бумажную салфетку, пальцы были в кетчупе.
- Странно, - сказал отец, - неужели я действительно этот, как ты
выразилась... инфантильный интеллигент?.. Хм... И что, я действительно
говорю "мы, порядочные люди"? Не замечал... Ужас-то какой, Сашка, твой
отец - старый маразматик! - Он обнял меня за плечо, и я засмеялась, потому
что нельзя было дольше противиться ласковой, растерянной, на редкость
обаятельной улыбке отца.
- Вот так бывший бунтарь, мнящий себя пупом вселенной, превращается в
старого нытика с замашками барчука! - заключил он. - Идем, сумочку не
забудь... Ой нет, ну что я говорил, смотри! - И он захохотал.
Парень с психологией лавочника, все это время сидевший в своей машине,
наконец осторожно вырулил со стоянки. Медленно набирая скорость, он проезжал
мимо нас. На пассажирском сиденье рядом с ним сидела крашеная блондинка,
отважно декольтированная, и что-то сердито ему выговаривала.
Мы провели в Москве три недели. Жили мы у старого отцовского друга,
Николая Ивановича, земляка и однокашника. Он отправил семью на юг, с работы
возвращался глубоким вечером, так что мы никому не мешали. Вечерами они с
отцом пили пиво или чай, вспоминая о своей молодости, о том, как сложилась
судьба остальных деливших с ними студенческую общагу и ностальгическую скуку
лекций, экзаменов, зачетов.
Судьбы складывались причудливо. Этот спился и живет на иждивении жены.
Тот остался верен филологии и нищенствует на своей зарплате вузовского
преподавателя. Третий - завкафедрой в загадочном международном университете
и вроде бы устроился неплохо, но дочь который месяц лежит в наркологии и
пришлось продать дачу, чтобы оплатить лечение в знаменитом горном санатории,
больше похожем на приют для малолетних преступников. Большинство же, как мой
отец и Николай Иванович, давно и бесповоротно изменили науке. Россия
провожала двадцатый век искалеченными жизнями, перемолотыми в мясорубке