"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

самое ужасное - не испытывала при этом никакого горя. Разве что отца было
жаль.
Отца я до этого видела редко и даже не знала, люблю ли его. Мне едва
исполнилось семь, когда он привез меня к бабушке. Воспитанием моим
занималась по большей части тетка, но вскоре она вышла замуж, и на несколько
лет я была предоставлена сама себе. Отец бывал у нас наездами, один раз
возил меня в дом отдыха и постоянно не знал, что со мной делать - быть ли
строгим или плюнуть на всю педагогику и просто любить, поскольку отец у меня
был даже не воскресным, а отпускным. Впрочем, другого все равно не было.
Он вернулся в наш город навсегда, когда я закончила школу. Вышел на
пенсию и стал совсем почти старичком - хрупким, элегантно-седым, изысканным
старичком профессором. Он еще больше, чем раньше, пижонил, носил хорошие
костюмы, любил хорошие запахи и дорогой табак. На эти свои причуды ему
приходилось зарабатывать всеми правдами и неправдами, он давно забросил
преподавание, оставил науку и подвизался в каких-то сомнительных
псевдокультурных проектах.
Он купил небольшую квартиру на окраине, недалеко от бабушкиного дома.
Две крохотные комнатки с минимумом мебели, горы отцовских книг, сваленных на
полу в кучу или мертвым грузом лежащих в коробках, десяток отцовских
костюмов - вот все, что он заработал за шестьдесят два года.
У отца оставались связи в нашем университете, он мог бы ими
воспользоваться, коли бы захотел. Но он решил пустить дело на самотек,
как-то уверившись, что его дочь не может не поступить. А она вот взяла и не
поступила. У нас была запланирована поездка в Москву - в качестве награды за
успешно сданные экзамены. Но, несмотря на мой провал, мы все равно поехали.
Это стало утешительным призом.
Москва показалась мне знакомой, будто я провела там всю свою жизнь. По
чьим-то обрывочным рассказам, по телевизионным съемкам, по книгам мне
знакома была эта бестолковая, как будто всегда предпраздничная, суета,
веселая неразбериха ее улиц, пряничный дух центральных кварталов, где
нет-нет да и потягивало откуда-нибудь сквознячком псевдоевропейских замашек.
Он настигал нас у претенциозных витрин, у вывесок с вычурными названиями
контор и банков, выбранными из тарабарского языка. Им веяло от хорошо одетых
молодых людей с озабоченными лицами, которые двигались по улицам почти
всегда бегом, глядя поверх толпы, словно видели впереди себя важную,
недоступную простым смертным цель.
Однако все это якобы европейское (а скорее американское) было так
отравлено русским ухарством и размахом, что вызывало умиление: это походило
на то, как дети играют во взрослых. Я поделилась наблюдениями с отцом.
Он задумался, хмыкнул, сказал: "Пожалуй", - и тут же подмигнул мне,
показав на молодого человека в двух шагах от нас, покупающего хот-дог. Мы
дожевывали свои сосиски, а молодой человек расплачивался с
девушкой-продавщицей. На нем был отличный костюм, сотовый - тогда еще
редкость и чудо - угадывался в кармане пиджака. А лицо у молодого человека
было такое курносое, круглое, милое и глупое, что я рассмеялась, уткнувшись
лбом в отцовское плечо.
Парень нервно оглянулся, сурово на меня посмотрел, забрал свои булочки
с торчащими из них сосисками и пошел к машине. Машина смирно ждала его на
обочине.
- И машина дорогая, хорошая, и одет с иголочки, а ест всякую дрянь, -