"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

"Песнь моя, лети с мольбою..."

Солнце садилось за Белорусский вокзал. И с того момента, как хлопнула
дверца такси, умер за стеклами холодный ветер и апрельский город помчался
навстречу - восхитительно чистый, свежий, ясный, словно созданный для
хороших и нежных людей.
За Белорусским вокзалом (или нет, чуть правее) мягко светилось желтое
небо, а солнца не было видно отсюда. И какое-то большое здание с четырьмя
башенками по углам нарисовалось в этом небе так наивно, так спокойно и
радостно, что перехватило дыхание от набоковского почти видения. А между
тем - ни облака, ни озера, ни даже толковой башни...
И так все сжалось в комочек, где-то в груди пресловутая душа сжалась
вся, до последней бестелесной клеточки, такая взяла восторженная тоска!
Словно уже не перенести было совершенства этого дома с четырехугольными
башенками, предельно верных его пропорций, этого тихого бестревожного
заката, этой апрельской ясности - городской сиюминутной гармонии, врасплох
застигшей на перекрестке.
Такое однажды было. В прошлый приезд, осенью (хрустальной, прозрачной,
безветренной - казалось, она потом так и перетекла в весну), такое уже было.
Тоже было неспокойно, тоскливо, метался внутри волнующий ритм, из которого
ни одного шедевра не могло родиться, совсем, совсем было худо. И вот тогда в
подземном переходе, где трясли лохмотьями нищие и скучная женщина торговала
газетами, вдруг настигла мелодия, и смычок запевшей скрипки прошил насквозь
самый эпицентр душевной боли.
Ступени вели вниз, и все громче звучала песня, чья-то старательная рука
выводила смычком слова, такие отчетливые: "Песнь моя, лети с мольбою..." - а
слов никаких и не было: девочка-подросток играла на скрипке, сдвинув светлые
брови и закрыв глаза.
Столько было ученического в ее музыке, столько напряженного внимания,
но скрипка звучала строго и верно, и это было мучительнее всего. В этом
самом месте, в это самое время эта самая песня пришлась впору растерянному
сердцу, чтобы окончательно его загубить.
Ошибись, сфальшивь, споткнись ты хоть на долю секунды! Но песня длилась
и длилась, покуда ступеньки вели наверх, и медленно погасала, и умерла
совсем на пороге горластой улицы. Оставалось только вытереть слезы, наплевав
на взгляды прохожих, - впрочем, никто не смотрел.
В тот месяц умер отец. Егор приезжал на похороны и увез меня с собой. У
него тогда появились дела в Москве, он уезжал и возвращался несколько раз, а
я жила в его маленькой квартире на Новослободской, готовила еду и плакала,
когда Егора не было дома. Он появлялся поздно вечером, уставший и
молчаливый, с глубокими вялыми складками у крыльев носа, с воспаленными
глазами. Молча ел, молча засыпал у телевизора, и я будила его, чтобы уложить
спать по-человечески. И однажды, когда он заснул, долго смотрела на него, а
потом подошла и погладила сухие пепельные волосы с почти материнской
нежностью, вскользь подумав о том, что ему надо бы сменить шампунь.
Егора я узнала за семь лет до этого: мне исполнилось семнадцать, я
окончила школу и провалилась в университет.
Отец с неделю не мог найти по этому поводу никаких слов. Дочь
профессора Бурмистрова с позором срезалась на первом же экзамене, и что