"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

чужой, почти незнакомой. Она устала и издергалась, но странное золотое
свечение, проступающее сквозь кожу, сквозь ясную радужку глаз, скрываемое
так долго и вот наконец вырвавшееся на свободу - нежное свечение счастья
наперекор всему, - охраняло ее, делая неуязвимой для мелких житейских бед.
Остаться одной мне не хотелось, я знала, что буду скучать по Надьке, но
недоумевала, почему мать противится этому браку так настойчиво. "Жених добыт
незаконным путем, - усмехнулась Надька на мой вопрос. - К тому же мамуле не
нравится возраст. Мамуле вообще ничего не нравится, но что делать?.. Ты
что-нибудь знаешь про любовь, Катюха?" Я глупо заулыбалась. "А я уже знаю. -
Она откинулась на кровати, и волосы легли вокруг ее лица веером. - Это то,
для чего надо жить. Запиши, а то забудешь".
Я и записала. Сначала на бумажке, потом, испугавшись, что не сохраню,
потеряю, процарапала ножичком на внутренней стороне дверцы письменного
стола. Мы расставались, думалось - навсегда, что-то должно было остаться от
Надьки, как напутствие, как завещание... Корявые буквы обшоркались за годы,
но и сейчас, открыв дверцу, можно прочитать: "Любовь то для чего живут". Без
знаков препинания.
Да, Надькин жених был добыт незаконно. Он был ее преподавателем, он был
старше ее на двадцать два года, он был женат. Они довольно долго встречались
в полной тайне от его супруги и нашей семьи, пока не нашлись доброхоты
исполнить свой гражданский долг - и святое неведение женушки лопнуло, как
пузырь. Это была очень банальная история, если, конечно, не принимать во
внимание все те странные, приглушенные, но заметные родному глазу
метаморфозы, что происходили с сестрой, если не замечать тонких лучиков,
связывающих этих двоих сумасшедших, врывающихся с ними в любую глушь и в
любую темь, наполняющих их присутствие светом, может быть, и не видимым
остальным, но мне-то, мне... Это была бы вполне стандартная история, коли
драматурга не осенило бы развернуть мелодраму в трагедию. Я была зрителем,
мне полагалось ждать счастливого финала, я имела на это право согласно
купленному билету, но эти двое на что надеялись? Эти двое, решившие бежать
из балаганчика Карабаса к черту на кулички, в Сибирь, где не было общих
знакомых, сослуживцев и приятельниц жены, загримированных посланцев
судьбы... Они начинали свою жизнь.
Почему-то мне кажется важным помнить все, что связано с именем сестры.
Обрывочные кадры воспоминаний оживают яркими снимками - всегда очень яркими,
до неправдоподобия солнечными. Тот день, когда Надька, развалясь на кровати,
рассеянно диктовала мне формулу любви, врезался в память столбом солнечного
света, отфильтрованного частым ситом заоконной листвы, по-майски свежей,
радостной, глянцевитой. Солнце сочилось в Надькиных волосах, собирая в них
радугу, солнце пахло чистой горячей кожей, молодостью, счастьем,
безразличным к чужим словам и слезам.
Надькины глаза, оттаявшие до ангельской прозрачности, были почти
безумны - взгляд бродил в дальних далях, не спотыкаясь о стены и мебель,
сквозил, скользил по моему лицу, точно ни лица моего, ни самой меня не было.
Равнодушие Надькиного счастья оскорбляло, ее слепая улыбка, предназначенная
не мне, не кому другому, а чему-то цветущему внутри ее, привела меня в
ярость. Я была отвергнута, отставлена, забыта. И брезгливо стряхнула руку,
рассеянно прихлопнувшую мою ладонь.
Все, решительно все принимали участие в этом действии, к моменту
отъезда принявшем неприятный характер фарса. И материны подруги, млеющие от