"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

Сергея выпили по-семейному, как полагается, всплакнули, Сашка сидела у него
на коленях и ерошила пушистым затылком отцовскую бороду.
- Так ты надолго? - Сибирский говорок, непривычный. - Папка, ты сразу
скажи, когда приедешь-то?
Сергей пригладил бороду и дочерний затылок, сказал задумчиво:
- Не скоро, Одуванчик. Я буду тебе писать.
- Я тоже, - ответила дочь и увлеклась кошкой, дравшей когти о кресло.
На вокзале она поплакала, потом еще поплакала дома, перед сном, и я не
знала, что с ней делать - в нашем доме я была младшей, и теперь ребенок,
хнычущий на Надькиной, долго пустовавшей койке, привел меня в растерянность.
Мать давно порывалась забрать внучку - Сергей человек занятой, ученый,
да и может ли мужик в одиночку растить дочь? Сергей упирался, хотя
приходилось нелегко, как-то раз совсем было собрался привезти своего
Котенка, но что-то не получилось. Полгода назад прислал письмо, рассеянное и
сумбурное, о том, что Сашке скоро в школу, с садиком-пятидневкой покончено,
не отдавать же ребенка в интернат, он просто не знает, что делать... Мать
ответила, и Сергей приехал к нам с мордастенькой, совсем незнакомой
девочкой. Перед этим они отдыхали на юге, оба загорели до негритянского
блеска, Сергей оказался с бородой, а шоколадная белоголовая девочка с
интересом разглядывала нас прозрачными Надькиными глазами.
У Сергея густо пробивалась седина - и в волосах, и в бороде совсем не
профессорского вида, - он походил скорее на охотника, а Надька звала его
ковбоем. Чуть старше пятидесяти, он по-прежнему был крепок, щеголял
рельефными бицепсами и выпуклой грудью. Однако явственно чувствовался в нем
какой-то надлом, накопившаяся усталость - или это была только неухоженность
одинокого человека? Матери он предпочитал в глаза не смотреть, молчал,
тушевался, а с отцом в первый же вечер надрался в лоскуты. Сидя на вольном
воздухе у сарайчика, они признавались друг другу во взаимном уважении и
расположении.
- Мать, понятное дело, все ищет виноватых. - Отец звякнул чем-то в
темноте. - Все думает, не увези ты Надюху в эту свою Сибирь, ничего с ней не
случилось бы... Ерунда. Смерть, она везде найдет, от нее не спрячешься. От
судьбы своей, Сергуня, не уйдешь...
Я вынесла собаке миску с едой. Мэри жадно чавкала у ног, я стояла и
слушала.
- Я любил ее, - сказал Сергей.
"Я ее люблю", - говорил он девять лет назад, прижимая Надьку к себе и
не глядя матери в глаза. Мать причитала, ужасалась, плакала. Мать
разливалась слезами, а наша старшенькая сказала вдруг глухо, ковыряя пальцем
трещинку на дверном косяке:
- Все равно ведь уеду, не удержишь. Замолчи.
Мне было десять лет, я обожала Надьку и в голос заревела, хватаясь то
за ее штаны, то за материну юбку. Молодые стояли в дверном проеме, Сергей
прижимал ее к себе, точно пытался защитить от праведного семейного гнева.
Они стояли в дверном проеме, и темный четырехугольник позади них обрамлял
первый кадр из череды так и не снятых портретов этой пары, странной пары,
отъединенной от всех и всего.
Проводы молодых были невеселыми. Тягостный развод Сергея, ругань с
родителями, полная неизвестность будущего довели сестру до изнеможения. Она
похудела, не появлялась дома неделями, а когда наведывалась, казалась словно