"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

тротуаров людей, они заметались, ища укрытия. Едва мы сели в машину, как
хлынул дождь - потоком, потопом, стеной. Улица превратилась в реку, из
водостоков хлестала вода. Вспыхнуло все вокруг и громыхнуло так, что у меня
заложило уши, - гроза была прямо над нами. Я не боюсь гроз, но в этот момент
меня обуял какой-то суеверный, мистический ужас. Я ожидала немедленных
огненных стрел - прямо на меня, на нас, на эту машину.
- Если можно, пожалуйста, переждем где-нибудь! Он припарковался у
какой-то забегаловки, и, вмиг промокнув до нитки, мы спаслись в ее душном
укрытии. Это была котлетная. Нестерпимые запахи порченого мяса, жаренного
бог знает на чем, не могли отпугнуть людей, врасплох застигнутых дождем.
Люди толпились у входа и роптали, глядя сквозь стеклянные двери на
происходящее. Мы прошли внутрь и сели на широкий подоконник. Сергей вернулся
с двумя стаканами сока и бокалом вина.
- Разводят до неузнаваемости. - Он осторожно поставил все у окна. -
Боюсь, все остальное здесь просто несъедобно. Какая вы бледная, Надя... Вам
страшно? Выпейте, полегчает. Надо же, страсти какие...
Он покачал головой, глядя на ливень.
- Пейте, пейте. Вино снимает усталость, гонит страх, придает
бодрости... "Пьяной горечью Фалерна чашу мне наполни, мальчик. Так Постумия
велела, председательница оргий..."
- "Ты же прочь, речная влага. И струей, вину враждебной, строгих
постников довольствуй: чистый нам любезен Бахус!"
Я засмеялась, довольная произведенным эффектом.
- Та-ак, - протянул Сергей. - Мы стали читать Катулла? И даже учим его
наизусть?
- И Катулла, и Пушкина, и всех остальных... Я это учила год назад, к
экзамену. Просто я полюбила преподавательницу антички. А она любит Катулла.
Она вообще любит греков, всех сразу. Она на них помешана.
Сергей молчал, разглядывая стакан. И я зачем-то стала рассказывать ему
о Бурмистровой.
- Интеллектуальная хандра? - Он прищурился. - Забавно сказано. А что,
милая девочка, вот пройдут годы, и вы тоже станете ученой дамой, станете,
станете, никуда не денетесь... И та же болезнь скрутит вас... Скука,
университетская пыль, студенты, у которых в голове только любовь да грядущие
подвиги. А ты никому не нужна.
- Ну нет, - отреклась я и добавила вдруг запальчиво: - Я никогда не
стану ученой дамой. Я буду писать. Литература для меня не архив - жизнь. Я
не хочу судить о том, что сделали другие, я сама хочу делать.
Сергей усмехнулся.
- Не буду спорить. Но знаете, Надя, ваша Бурмистрова когда-то наверняка
мечтала о том же. И если не о славе, то хотя бы о признании. У нее ведь
кое-что выходило в свет, имело отклики - я, видите ли, немного в курсе. Была
такая тоненькая девочка, независимая, умненькая, гордая, почти
диссидентка. - Он усмехнулся снова. - Ее талант признавали, пророчили
будущее. Но что-то не сложилось. Главное, Надя, самому вовремя понять, на
что ты годишься, на что можешь замахиваться. Задор молодости, когда все по
плечу, - это прекрасно, но это должно пройти. И очень печально, когда жизнь
не то чтобы закончилась, но достигла своего апогея, и надо бы оглянуться,
кое-что осознать, а человек все еще смотрит вперед и думает, что впереди -
вечность. А там край, конец, тупик, а позади - только надежды на будущее...