"Юлия Беляева, Евгений Бенилов. В Бирмингеме обещают дождь (вариант 2)" - читать интересную книгу автора

уже имевшиеся факты. Для приведения своих мыслей в порядок я решил
изложить саломахину историю на бумаге - так, собственно, и родилась первая
часть настоящего рассказа. Смеха ради я показал ее своей жене - на что та,
на мгновение задумавшись, выдала ТАКОЕ, что у меня чуть не взорвались
мозги.
"Побойся Бога, Светка! - возопил я. - Что ты несешь?..." Но мою
благоверную было уже не остановить: хлопая круглыми голубыми глазами, она
не только разобрала рассказ Саломахи до последнего винтика, но и
"спрогнозировала"
события на будущее. "А то, что моя версия кажется нелепой, - заключила
она, - так это потому, что я путано излагаю. Ты запиши ее, как следует,
придумай подробности пореалистичней - будто это сама Юлька рассказывает...
тогда увидишь".
Чтобы припереть ее к стене, я последовал этому предложению - на что
ушло, при моей занятости, пара недель. "Ну, что скажешь?" - язвительно
поинтересовался я, когда Светка прочитала написанное. "А разве я такое
говорила? - удивилась та. - Надо же, совсем не помню!..." - и,
воспользовавшись моим остобенением, удалилась в другую комнату.
Так родилась вторая половина этого рассказа.

Впервые эта мысль пришла ко мне, когда автобус тронулся и стал удаляться
от автостанции Ковентри. Махавший мне рукой Женька скрылся за поворотом...
и тут у меня в голове будто раздался щелчок. Я с недоумением посмотрела
вокруг: немногочисленные пассажиры возились, устраиваясь поудобнее, или
смотрели в окна. В салоне автобуса играла негромкая музыка - мир продолжал
существовать, ничего не заметив. Я откинулась на спинку кресла и
зажмурилась... бурлившие внутри неоформленные желания становились
намерениями, а потом планами, падая, как куски головоломки, в отведенные
им пазы. Ветер со свистом проносился мимо окна автобуса; толстые
английские коровы, жевавшие траву на окрестных полях, провожали меня
удивленными взглядами. Мои щеки горели, сердце колотилось, как пойманная в
кулак канарейка, а на одном из пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла,
саднил обломившийся ноготь. Два с половиной часа до аэропорта Хитроу
пролетели в одну минуту - когда я вышла из автобуса, план был уже почти
готов, не хватало лишь нескольких деталей. До моего рейса оставалось часа
три, и все это время я прокружила по зданию терминала, остановившись лишь
однажды - выпить апельсинового сока в баре. Я не могла ни стоять на месте,
ни думать о чем-либо другом.
Потом был полет, приземление, враждебная, как всегда, таможенница,
выданный лишь через час багаж, замотанный делами Сережка, Ленинградское
шоссе, ранний осенний снег вперемежку с черной грязью, беспорядочная
мешанина московского дорожного движения - с гудками, скрежетом тормозов,
злобными харями и неслышной бранью позади затемненных стекол иномарок. А
еще потом была дверь нашей квартиры, восторженный визг облепивших меня
детей и... что-то во мне дрогнуло. Я затрясла головой - продлившееся
несколько часов наваждение рассеялось без следа. Мои скулы свела судорога,
и я уткнулась в ванечкину грудь, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.
Несколько следующих месяцев я обо всем этом не вспоминала. Не
вспоминала совсем. Серый водоворот повседневщины закружил меня до полной
замороченности: работа по дому, работа на работе, подработки и поиски