"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

русские бабы и девушки, старавшиеся, однако, в говоре подделаться под
чухонок, дабы заслужить большее доверие покупателей - ведь особенно
славилось именно чухонское масло. "Ливки", "метана", "ворог", "яйца вежие" -
звонко выкликаемые чухонками - вызывали представление о чем-то чрезвычайно
доброкачественном и заманчивом. Нередко обыденное шествие нарушалось
каким-либо скандалом, и я должен покаяться, что как раз до такого зрелища,
сидя в абсолютной недосягаемости и в полной безопасности, я был большой
охотник. Бывало даже обидно, когда начавшаяся потеха какой-либо драки или
озлобленной перебранки слишком скоро прекращалась благодаря прибытию
городового или дворника. Оба они непрерывно дежурили у наших ворот. Эти
блюстители порядка составляли род клуба. Членами его, кроме того, были и
разные полупочтенные соседи, между прочим, хозяин той лавочки-ларька,
которая помещалась у спуска к тоне, как раз насупротив ворот парка.
Этот лавочник всячески занимал мое воображение. Во-первых, меня пленяли
те коробья и банки с лакомствами, что стояли рядами у него на полочках и до
которых я, балованный "господский" мальчик, был все же большой охотник (то
были черные сладкие бобы-стрючки, мятные и другие пряники, орехи, паточные
леденцы). Во-вторых, меня интриговало то, что, по окончании торгового дня,
хозяин ларька не уходил куда-то домой на ночлег (дома-то у него, вероятно, и
не было), а укладывался калачиком, как собака в конуру, в нижний ящик своей
незатейливой лавочки...
Городовой и дворник уже потому благоволили к этому тихому и смиренному
мужику, что он не скупился на угощение; в жаркие дни можно было любоваться,
как то и дело он потчевал своих друзей квасом, кислыми щами или даже
бутылочкой Ланинской фруктовой воды, которая, несмотря на всякие наветы
людей, недоверчиво относящихся к национальной промышленности, была все же
очень вкусная и действительно напоминала то грушу, то ананас, то малину или
смородину...
Но был день к концу лета, когда наша набережная приобретала совершенно
особый характер - и вот в этот день, сидя на своем бельведере в обществе
всех наших домашних, я себя чувствовал, как царь на параде. Этим днем было
15-ое августа - иначе говоря праздник Успения Богородицы, ознаменованный
грандиозным крестным ходом, обходившим всю Охту и часть Выборгской стороны.
С самого утра чувствовалось на нашей набережной приподнятое настроение.
Толпы по-праздничному разодетых мужчин, женщин и детей, рабочих, мастеровых,
рыбаков, матросов, солдат, мелких чиновников, купцов и купчих - спешили все
в одном направлении из города, кто на Охту, а кто и еще дальше на
"Пороховые". Часам к 11-ти трезвон колоколов усиливался и в то же время его
начинал заглушать гул приближающегося людского потока. И вот из-за поворота
главной охтенской улицы показывался самый крестный ход. Я ждал этот момент
со смешанным чувством; в него входил и праздничный "подъем", но в него
входило и подобие некоторого ужаса. Почему-то медленное продвижение
процессии, под заунывное пение священнослужителей, певчих и толпы, вызывало
ощущение чего-то грозного, чего-то даже "для меня лично опасного".
Не будучи православным, относясь, по неведению, к православию с
некоторым предубеждением (в чем меня укрепляли мои бонны не иначе, как с
оттенком презрения говорившие про русскую церковь), я не испытывал чувства
благоговения, а, вместо него, возникал странный щемящий ужас - мне начинало
казаться, что эти приближающиеся, колыхающиеся, склоняющиеся и снова
выпрямляющиеся хоругви - ведут род грозного наступления, что вот-вот они