"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

постель. Последнее наше свидание произошло в этой конторе, в которой
временно было оставлено только что полученное из Лондона пианино. Мосье
Станислас, по случаю моего прихода, пожелал встать, но он еле держался на
ногах и поминутно должен был ложиться на диван. Наконец, он все же пересилил
себя, сел за инструмент и попробовал играть. Пальцы у него были совершенно
тонкие и, что меня особенно поразило, прозрачные. Проиграв не без блеска
тактов двадцать какого-то полонеза, он опустил руки и, тяжело дыша,
оставался сидеть на стуле, поглядывая на меня с той улыбкой, которая была
мне так знакома и в которой, мне казалось, что-то было вроде мольбы о
помощи. Умер он, по рассказам моего зятя, в полном сознании, "как святой",
приобщившись из рук патера Францискевича Святых Тайн. Точно озаренный
каким-то светом, он отчетливо произнес несколько раз: "Que cest beau"! (Как
это прекрасно!).
Мне хочется спасти от забвения еще небольшую группку людей,
воспоминание о которых во мне нераздельно сплетено с воспоминанием о
Кушелевке. А хочется мне это сделать не потому, что эти люди были бы сами по
себе замечательны и отличны от миллионов подобных им, а потому что они
являлись в моем представлении, как бы частью обстановки Кушелевского парка,
они как бы получили отблеск, присущей ему поэзии. Я их и видел только на
Кушелевке - в той низенькой дачке, недалеко от нашей, которая стояла, точно
прячась, несколько в стороне. Дворовый фасад этого домика был закрыт кустами
бузины и волчьей ягоды и его было даже трудно разыскать, "парадным" же
крылечком он выходил в другую сторону, на небольшой собственный сад,
окруженный с трех сторон высокими деревьями парка. Такое расположение
придавало обиталищу Лудвигов таинственный характер.
Из наших, например, окон видна была только красная крыша их дачи, с
других же сторон вообще ничего не было видно, пока не подходили вплотную к
их калитке. За ней открывался весь очаровательный уют домика. Балкон перед
дачей был обтянут парусиной с красной каймой, и у столбов балкона и на
клумбах сада росли распространяя дивные ароматы и горя всеми красками
чудесные цветы. Дорожки были тщательно выполоты и посыпаны красным кирпичом,
а кусты кротегуса, служившие изгородью, так разрослись, что через них не
было возможности пробраться.
Эту-то дачу с незапамятных времен снимала одна старосветская немецкая
семья по фамилии Лудвиг. Папа Лудвиг - был седобородый почтенный старец,
служивший в конторе где-то на Невском; его подруга жизни была маленькой,
кругленькой, сморщенной, вечно хлопотавшей старушкой; прочую семью
составляли жившие с ними три сына: Костя, Федя и Саша, и две дочери: Катя и
Аня. Папа Лудвиг рано утром уезжал в город на службу, в сопровождении
старшего сына, которому было уже далеко за тридцать и который был занят в
том же деле, как и отец. Длинные темно-русые бакенбарды придавали Косте
важный вид, несмотря на то, что он косил на один глаз и частенько бывал
пьян. Как сейчас вижу эту пару, шествующую каждый с портфелем под мышкой, в
высоких котелках и в темных старомодных сюртуках от ворот парка в
направлении к своей даче. Там их ожидали удобные шлафроки и сытный немецкий
обед - какая-нибудь бирзуппэ и жаркое со сладким компотом. Из двух барышень
Катя, неказистая стареющая дева, была существом необычайной доброты
сердечной. Она меня особенно баловала, да и я ее, хотя и мучил всякими
прихотями, но по-настоящему любил. Аня же или Нюта считалась в семье
хорошенькой и это наглядно подтверждалось тем, что у нее был жених - но, к