"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

стакан на острие качался, но не падал и вино не проливалось.
Замечательная была в этом паноптикуме и кассирша, заседавшая под афишей
заграничного производства и с иностранными надписями, между двух ужасающих
уродов, из которых один должен был изображать Эдуарда, принца Уэльского, а
другой какого-то знаменитого бандита. Эта кассирша была та же самая Юлия
Пастрана, которую я видел на Балаганах в зверинце. Но, разумеется, то была
не настоящая, не знаменитая бородачиха, к тому времени, пожалуй, уже
сошедшая в могилу, а какая-то другая молодая особа женского пола, обладавшая
окладистой черной бородой. Эта борода служила ей источником заработка и
славы. Я был обрадован встретить старую знакомую на новом месте. На сей раз
доморощенная Юлия Пастрана была в костюме, похожем на тот, что облекал
красавицу со шпагой, и восседала она не просто на стуле, а на расшитом
золотом бархатном тамбуре, между выдачей билетов занимаясь вышиванием.
Неживой жизнью живущая, прелестная эквилибристка, и, несомненно, живая, даже
любезно разговаривавшая Юлия Пастрана подготовили меня к тому, чтобы внутри
музея получить уже совершенно исключительные впечатления, но увы, за таким
обещающим предисловием, наступило разочарование. Повел нас по музею
совершенно пьяный "директор", за которым Юлия Па-страна послала какого-то
мальчишку. "Директор" понес на ломанном франко-немецком языке чудовищную
ерунду. Только два автомата среди сотни других внутри балагана все же
произвели на меня известное впечатление, - то был лежащий в поеденном молью
сюртуке со звездой на груди мертвенно-желтый Наполеон и спящая длинноволосая
девушка, сильное декольте которой плавно поднималось и опускалось, создавая
полную иллюзию натуры. Забавен был еще фокусник, у которого из-под двух
стаканов появлялся то один предмет, то другой, а то и ровно ничего, и тогда
он отрицательно мотал головой. Совершенно же безобразны и жалки были ряд
сцен, как, например, жандармы, накрывающие засевших в кабаке бандитов, или
какой-то семейный скандал, с битой посудой на полу и со стулом, застрявшим
на голове у хозяина дома и т. д. Наконец, целая зала была посвящена войне.
Как раз в этом году началась Русско-турецкая война и хозяин музея поспешил
представить у себя нечто вполне актуальное. Но даже от моего детского глаза
не ускользнуло, что тут был собран старый полуистлевший сброд, к тому же
расставленный по четырем стенам в самом диком беспорядке. Вероятно, это были
какие-то остатки пластической картины, созданной четверть века назад, в годы
Крымской кампании, причем и создано-то это было с явным пристрастием к
тогдашним нашим врагам - к туркам и к французам. Мосье Станислас обратил на
это внимание "директора" и спросил, почему все русские повержены на землю, а
турки с оружием в руках, а некоторые на конях имели вид победителей (за
турок шли зуавы, благо и их головы покрыты феской). На это "директор"
пробурчал какую-то грубость (дурное расположение его объяснялось тем, что,
кроме нас двух, в Музее никого не было), после чего мы поспешили удалиться.
Сидя затем на империале конки, которая медленно плелась по Петербургской и
по Выборгской сторонам, мы делились со Станисласом впечатлениями и оба
старались уверить друг друга, что виденное нами все же очень интересно.
Увы, одному из нас двух было суждено самому через несколько месяцев
после посещения паноптикума, стать такой же "бездвижной фигурой", как те,
которыми мы любовались. Кое-как протянув зиму, мой милый друг скончался от
чахотки следующей весной. С осени Матвей Яковлевич, спасая его от холода,
поселил мосье Станисласа в конторе фабрики и поручил ему ведение каких-то
книг, но несчастный юноша слабел с каждым днем и вскоре окончательно слег в