"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

и опять, "запасшись мужеством", заявил, что готов продолжать с условием,
однако, чтобы мне дали седло. Но это не входило в программу кавалерийского
воспитания Николая, он насильно меня схватил, посадил на лошадь, причем
довольно грубо отогнал мамочку и снова распустил корду. Тут мои запасы
мужества иссякли сразу. Вцепившись в гриву и, прильнув к шее лошади, я стал
вопить какие-то угрозы по адресу моего тирана и все настойчивее требовать,
чтобы меня отпустили на землю. Коля собирался пересилить то, что он считал
капризом, но мама строго приказала ему снять меня с лошади. И, какое же я
испытал отрадное чувство, когда оказался в ее объятиях и ее рука стала
гладить меня по голове! Разумеется, после этого о продолжении уроков
верховой езды не могло быть и речи и с того самого злополучного дня я и не
пробовал взобраться на спину благороднейшего из животных, хотя в течение
жизни представлялось не мало соблазнов, а братья, сестры и отец все были
очень приличными наездниками... На Колю я долгое время дулся и избегал с ним
встречаться.
Католическое кладбище, к церкви которого папочка в этом году начал
пристройку колокольни, лежало верстах в двух или трех от Кушелевки, - ближе
к Финляндскому вокзалу. Самая церковь очень простая, но изящная, была
построена отцом в пятидесятых годах в романском стиле. Нижний этаж был на
сводах, и там, в западном углу, был наш фамильный склеп, где под плитами уже
лежали умершая в младенчестве сестра Луиза и брат Ища. Уже поэтому семья
наша была особенно связана с этой церковью, но кроме того, она теперь
сделалась приходской церковью поселившихся на Выборгской стороне Эдвардсов,
и мой зять, ревностный католик Матью, не пропускал ни одного воскресенья,
чтобы не побывать, иногда со всей семьей, на мессе. Прежний фасад без
колокольни, надо сознаться, был и цельнее и гармоничнее; такою кажется
церковь и была задумана папой. Но теперь, благодаря нашедшимся средствам и в
удовлетворение гонора польской колонии, пожелавшей, чтобы церковь более
выделялась среди окружающей местности, решено было пристроить колокольню и,
по проекту папочки, главный вход в церковь должен был помещаться в ней.
Кажется, в 1877 году работы по возведению колокольни еще не начинались и
фундамент был положен лишь весной 1878 года, но во всяком случае папа был
занят проектом и часто ездил на кладбище, чтобы совещаться с местным
священником-ксендзом Францискевичем. Ксендз приходил к нам часто на дачу и
все это вместе взятое придало нашему кушелевскому пребыванию какой-то
оттенок "клерикальное.
У меня вообще был род благочестивой нежности к духовным лицам, но иных
особенно среди поляков-доминиканцев св. Екатерины я как-то побаивался, тем
более, что и папочка их иногда "деликатно" поругивал за притворство и
лукавство (в качестве синдика св. Екатерины, он был с ними в постоянном
общении). Но вот патера Францискевича я полюбил всем сердцем, да и он как
будто платил мне тем же. К сожалению, "дружба" наша продолжалась не долго:
власти сочли этого безобидного и милого человека, вследствие его
популярности, опасным, и его отправили в какую-то дальнюю сибирскую епархию.
Случилось, впрочем, это позже, тогда как в течение всего времени постройки
колокольни (1878-1879 г.) патер Францискевич был неотлучно в Петербурге,
проживая вместе со старухой-матерью в деревянном, покрашенном в черный цвет
доме, стоявшем у ворот сейчас же у кладбищенской ограды.
Повторяю, я очень привязался к этому доброму патеру, но и папочка,
бывший вообще очень чутким в оценке людей, считал его за исключительно