"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

хоть были будни, а не воскресенье (иначе фабрика бы не гудела), хоть в доме
все еще шла возня по уборке и мне некуда было приткнуться - мне казалось,
что над Кушелевкой веет праздничное настроение.
Исследование началось с ближайшего - с самой дачи. Не особенно
внушительная снаружи, внутри она оказалась довольно просторной и объемистой.
Такому впечатлению способствовал зал, занимавший всю середину дома и
выходивший окнами в одну сторону на двор, в другую на передний садовый
балкон. Вся правая от зала анфилада из четырех комнат предназначалась под
семью брата Альбера и стояла пока пустою, в левой анфиладе я выбрал себе
третью комнату, перед ней была спальня папы и мамы, за ней - комната моей
бонны, первая же из залы комната была устроена под папочкин кабинет.
Насупротив этого кабинета и тоже с выходом в зал помещалась "чертежная
брата" и вскоре там закипела работа его помощников - двух братьев
Домбровских, необычайно добродушного Карла (которому, мне кажется, я обязан
своими польскими симпатиями) и Владислава, ставшего впоследствии видным
архитектором у себя на родине, в Польше. Красивое матовое лицо Карлуши, с
острою подстриженной бородкою и великолепными усами, всегда улыбавшееся,
всегда ласковое, а также вся его аккуратненько и чистенько одетая, довольно
плотная фигура, живет в моей памяти с полной отчетливостью именно на фоне
окон нашей Кушелевской дачи, в которые через деревья кое-где сквозили стены
Красной фабрики. Я точно слышу и мягкую картавую речь Карлуши, его изящный
польский акцент. "Меня нисколько не тревожит этот шум, - была его первая
фраза после проведенной ночи, - я под него спал прекрасно, мне казалось,
точно я на Иматре".
Кухня помещалась в отдельной избе, соединенной с господской половиной
крытым переходом, по валким доскам которого (вся дача была очень древняя и,
вероятно, десятки лет не реставрировалась), я поминутно бегал, так как из
этого перехода я попадал и в небольшой дворик, отделенный сквозным трельяжем
от настоящего сада. Это огороженное, замкнутое со всех сторон место я
выпросил себе и оно стало особенно милым с момента, когда выросшие бобы
совершенно закрыли зеленый переплет трельяжа и стало здесь, "как в комнате".
Мне этот дворик сразу так понравился, что я, чуть ли не в первый же день,
стал устраивать в нем "свой собственный сад", принялся проводить годные для
лилипутов дорожки, обкладывать их камушками, рыть канавы и круглые бассейны
причем, к огорчению бонны, самым жестоким образом пачкался. Увы, первый же
дождь размыл мои труды, после чего уже заправский садовник посадил там
резеду и душистый горошек, что и придало моему садику прелестный вид и
чудесный аромат.
Это замкнутое, уютнейшее место стало моей обычной резиденцией, так как
и в дождь там можно было укрыться под навесом кухонного перехода. Здесь, за
низеньким своим столиком я рисовал, разглядывал книжки с картинками, здесь
же, в исключительных случаях, я поил шоколадом девочек Нетерсоль и маленьких
дочерей какого-то фабричного управляющего. Иногда в садике разбивалась
палатка, для чего, как я уже рассказывал, ставилась метла, на нее
накидывался старый плед, концы которого привязывались к четырем колышкам.
Мама не очень поощряла эту последнюю забаву, ибо, забираясь в палатку со
своими гостями, я уже уходил из-под надзора старших. Однако в те годы всякие
опасения, как бы Шуренька не вздумал "делать глупости с этими девочками"
были напрасными. Да и подруги мои были такие тихие, скромные, робкие. Мне
стоило больших трудов хоть немного развеселить их. Шоколад и другие