"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

показалось, винтовой лестницы. Но с папой страх исчезал, а вид,
открывавшийся с верхней площадки Руины, мне очень понравился. По ту сторону
Невы, отражаясь в ней, сияли главы Смольного монастыря, на первом плане
возвышалось внушительное здание Безбородкинского дворца, по другую сторону -
сливался с далекими лесами парк, в котором белели павильоны и статуи.
Там же, где готовилось сооружение пивоваренного завода, почва была вся
разрыта для фундамента, лежали груды мусора, балки, доски, кирпичи.
Естественно, что, когда мы в 1877 году поселились на Кушелевке, я первым
долгом попросился на Руину, но оказалось, что Руины больше нет; ее "пришлось
снести" под какие-то сараи для пивных бочек и мне кажется, что именно тогда
я в первый раз понял (не зная самого слова) ужас художественных вандализмов.
Я даже возненавидел своего кузена Жюля, по распоряжению которого
совершился этот чудовищный поступок, погубивший то самое, что в памяти у
меня осталось, как чудесный сон.
Наше поколение, заставшее еще массу пережитков прекрасной старины и
оказавшееся в то же время свидетелем начавшейся систематической гибели этой
старины под натиском новых жизненных условий (и теорий), не могло не
воспитать во мне какую-то особую горечь при виде совершавшегося процесса,
находившегося в связи со все большим измельчанием жизни. Все на свете
подчинено закону гибели и смены. Все старое, отжившее и хотя бы
распрекраснейшее, должно в какой-то момент уступить место новому, вызванному
жизненными потребностями и хотя бы уродливому. Но видеть, как
распространяется такая гангрена и особенно присутствовать при том моменте,
когда гангрена только еще чего-либо коснулась, когда обреченное тело в целом
кажется еще здоровым и прекрасным, - видеть это доставляет ни с чем
несравнимое огорчение. Подобные ощущения чего-то бесконечно печального и
жалкого, испытанные мной в детстве, оставили глубокий след на всю жизнь.
Они, несомненно, предопределили мой исторический сентиментализм, а косвенно
мои "кушелевские настроения" сыграли свою роль в образовании того культа
прошлого, которому в начале XX века, со мной во главе, отдавалась
значительная группа художественных деятелей, ставящих себе целью убережение
исторических и художественных ценностей. От "моей" Кушелевки к созданию
"Художественных сокровищ России" ("Художественные сокровища России"
художественно-исторический сборник, созданный мной в 1901 году.), к работе в
редакциях "Мира искусств" и "Старых годов" наконец, к образованию Общества
охраны памятников, - лежит прямой путь.
Кушелевский парк, называвшийся также Безбородкинской дачей, занимал
неправильный четырехугольник, тянувшийся одной стороной по Неве и уходивший
в глубину, пожалуй, на целую версту. Почти посреди набережной стоял (а может
быть уцелел и до сих пор) летний дворец канцлера князя Александра Андреевича
Безбородко, состоявший из массивного трехэтажного корпуса с фронтоном и
двумя круглыми башенками по бокам. От этого корпуса шли полукруглые галереи,
упиравшиеся в два флигеля, выходившие на самую набережную. От одного флигеля
к другому тянулась ограда, состоящая из ряда сидящих львов, через пасти
которых была продета тяжелая железная цепь. Двое ворот закрывали вход в
передний палисадник, усаженный кустами сирени. По другую сторону набережной
улицы, ровно против середины дворца, была расположена гранитная терраса с
железными решетками и гранитными же сфинксами. По бокам террасы, по склону
берега, спускались к нижней площадке две, тоже каменные лестницы, а под
террасой был род сводчатого погреба (какие мы видим на композициях Гюбера