"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

моей пассии.
Только что упомянутый балет "Коппелия" сыграл в моем художественном
развитии значительную роль. Одновременно с этим увлечением Коппелией, я до
безумия увлекся музыкой "Кармен", как раз в те же годы (1883-1884),
поставленной, точнее возобновленной; однако, первое появление "Кармен", в
Петербурге, за десять лет до того, прошло совершенно незамеченным. Но мое
отношение к "Коппелии" было иного порядка, нежели мое отношение к
гениальному произведению Визе. Тут было несравненно меньше страстности
"патетического" начала, зато Коппелия насыщена какой-то чарующей нежностью,
какой-то сладостью без привкуса приторности. И не потому этот балет стал
моим любимым, что в первом действии, я не сводил глаз с Маруси Петипа,
отплясывавшей чардаш и мазурку, и не потому еще, что исполнительница главной
роли (Сванильды) хрупкая, тоненькая, хорошенькая Никитина подкупала не
столько танцами (она была скорее слаба на ногах), сколько своей чуть
болезненной грацией, а потому, что музыка Делиба, с ее окутывающей лаской,
проникала все мое существо. Это начиналось с первых же нот увертюры,
переносившей меня в чудесный мир сладостных грез. Я бы даже сказал, что те
минуты возбуждения, которые я испытывал (и мой сосед по креслу, Володя Кинд,
не меньше чем я) во время беснования Маруси Петипа, скорее портили дело,
нарушая нечто бесконечно более ценное - то самое, что, по мере своего роста
и утверждения, становилось моим основным художественным убеждением.
Благодаря Коппелии пробудилась моя "личная эстетика", образовался мой
вкус, начала слагаться для меня какая-то "мера вещей", которая с тех пор
созревала и пополнялась в течение всей жизни, по существу оставаясь тем же
самым. Я вообще человек постоянных привязанностей, - но тут было нечто
большее, тут я нашел себя (Дальнейшими этапами этого самонахождения я считаю
увлечения Вагнером, Римским, Мусоргским, Чайковским.). И я был безгранично
счастлив этой находке...
Теперь такое признание может показаться странным, а иные сочтут это и
чем-то недостойным. Балет Делиба до такой степени повсеместно истрепали и
испошлили, что о нем даже чуть неловко говорить серьезно. Необходимо даже
иметь для того известную долю храбрости. Эту храбрость я и черпаю все из той
же силы воздействия, которую испытал тринадцати-четырнадцатилетним
мальчиком. Надо прибавить, что тогда соединились особенно счастливые условия
для такой оценки "Коппелии". Начиная с оркестра, который под управлением
тончайшего музыканта Р. Дриго, боготворившего Делиба, передавал всю
кружевную тонкость партитуры, - все в тогдашнем петербургском исполнении
"Коппелии" было идеальным. До чего просто и убедительно разыгрывалась не
хитрая, но занимательная интрига, до чего блистательно были поставлены
бравурные пляски мазурки и чардаша и упоительный финальный галоп. Как
выгодно для различных артистов были придуманы их "сольные" номера, среди
коих непревзойденными остаются сцены оживления куклы и ее шаловливые танцы.
Впрочем, должен тут же сознаться, что как раз на родине Коппелии - в Париже,
я (гораздо позже) увидал мой любимый балет в неузнаваемом и искаженном виде,
тогда как у нас он до конца существования Императорских театров, сохранил
верность стилю той постановки, которую я сподобился увидать в свои
отроческие годы. Очевидно, эта постановка была построена на столь прочной
основе, что поколебать не удалось и в течение полувека дальнейшего ее
появления на русской сцене. Менялись исполнители, менялись дирижеры, но
по-прежнему оркестр зажигал не только артистов на сцене, но и зрителей.