"Нина Берберова. Облегчение участи" - читать интересную книгу автора

- Миленький предмет, - сказал Алексей Георгиевич задумчиво.
- Хотите - подарю? - и Энгель уже прижал блюдо к худой своей груди. Мне
все равно хотелось подарить вам что-нибудь на память. За напоминание.
Возьмите это. Оно совсем недорогое, но оно красивое, на него можно
что-нибудь положить.
Асташев не отказался. С блюдом подмышкой он вышел, попрощавшись с
Энгелем и молча поклонившись спине художника Харина.
На улице он вздохнул свободно. Ему было душно весь вечер. Он теперь
только понял: ему стало душно и тяжко в сумраке сеанса, и вот с тех пор,
весь день и уже часть ночи он носит в себе эту духоту, эту тоску. Надо
непременно уготовить себе в жизни какое-то отступление - десять лет во всю,
а теперь пора: пикет с Вязминитиновым, или рыбную ловлю, или семейное
счастье, или еще что-нибудь, для заполнения свободного времени. "Я
развивался всегда гармонически, - думал он, - и в сорок лет пришла ко мне
эта единственная мысль. Нельзя же в самом деле всю жизнь, как вьючное
животное; случайные женщины; конторские шуточки; бойкая дама маман с
кавалерами. Довольно. Захотелось чего-то, вдруг засосало еще третьего дня,
от ночи с Женечкой. Денег не взяла. Милая девочка. Была так напугана!"
Он шел и шел, неся незавернутое зеленое блюдо, как чиновники носят
бумаги на подпись; ходьба была ему приятна. Доктор от ожирения советовал ему
как можно больше ходить. Эта ночная ходьба механически возвращала ему
равновесие, но все не хотелось домой. В третий раз сегодня отправлялся он к
Ксении Андреевне. Было уже поздно куда-нибудь ехать, но можно было досидеть
у нее до полуночи так, чтобы наконец захотелось спать.
Он позвонил два раза. Издалека раздались шаги, ее шаги, тяжелые, но все
еще быстрые; даже домашние туфли были у нее на французских каблуках. Она
приоткрыла дверь. "Ты? Что случилось?" Он ответил: "Не спится чего-то.
Пустите. Я тут оставил зонтик. Вот вам блюдо в подарок. На него можно
что-нибудь положить".
Она в шелковой, с яркими цветами, пижаме, переливаясь, мерцая, повела
его по темной квартире в спальню, села на кровать, закурила.
- Собиралась ложиться. Только что вернулась. Вообрази: эта девушка
(я-то, дура, думала, что она девушка!) имела ами и вчера застрелилась.
Он стоял над ней, смотрел ей в лицо и делал вид, что еще не понял, сам
на себя удивляясь, что понял сразу. Почему он понял? Ведь это необъяснимо,
ведь это таинственно. Как мог он догадаться, что Ксения Андреевна говорит
про нее?
- Нет, отравилась газом. Хозяин кинематографа сказал, что накануне
вечером за ней приходил какой-то господин. Она жила с ним - это ясно. Может
быть, она ожидала от него ребенка? Может быть, она надоела ему? Ах, какие же
вы все подлецы!
Он быстро спросил:
- Какой господин? Его ищут?
- Неизвестно какой, зачем его искать?
- Была записка?
Он сам не понимал, что с ним происходит: он чувствовал освобождение от
двухдневного кошмара: раздумий, совести, мечты и грусти. Он опять был
совершенно свободен, совершенно спокоен, легок телом и крепок душой.
- Сядь здесь. Просто, я не причесана, ну да для меня ты не мужчина, я
вот и зубы уже сняла... Ты знаешь, ее тетка так растерялась, что прислала за