"Нина Берберова. Облегчение участи" - читать интересную книгу автора

улыбок. - Что же там может быть? Ведь вам не шестнадцать лет, вы опытны,
бывалы, наверное даже (не обижайтесь!) развратны. Какие же могут быть
сомнения в том, что там ничего нет? И что вы нашли здесь такого, что бы
ввело вас в заблуждение относительно там? Вкусная еда, молоденькие женщины,
красоты природы, комфорт и обеспеченность жизни.
- Нет, что-то еще есть, - настойчиво сказал Энгель и внимательно
посмотрел на Асташева.
- Ей-Богу, не вижу. И поверьте, что когда я говорю "вкусная еда", то
говорю об изредка съедаемых деликатесах, а вовсе не о том, чтобы наедаться
каждый день от отвалу и болеть. А о женщинах: было время - краснели, потели,
вздыхали (может быть, не лично я), но сейчас-то уже каждому ясно, что такое
есть эта любовь. И сами женщины поняли. А если нет - тем хуже для них.
- Нет, это все не то. Я сам не знаю, но что-то еще есть, кроме этого.
Иначе быть не может.
- Искусство? Литература? Было и это. Читали до зари, увлекались
политикой (я, впрочем, - никогда). И в этом кое-что теперь уразумели.
Научились. Что же остается?
Энгель отошел к окну и там смотрел в сентябрьские сумерки.
- Но ведь так думая, как же жить? Как же умирать?
- Как жить? А вот вы послушайте: шел я сегодня утром к одному клиенту.
Кобелек за сучкой на тротуаре ухаживал. И знаете, что я про себя воскликнул?
Как просто счастье! - он засмеялся.
Энгель вернулся к дивану, замял окурок в блюдечко и медленно сказал:
- Но что делать тому, кто так не может?
- Стараться устроиться наиболее целесообразно. Принять меры. Лечиться,
работать, жить, как все живут. Застраховаться. Государство зиждется на
таких, как я и как вы, а не на мечтателях и неудачниках. Круговая порука
трезвых людей облегчать себе жизнь и смерть.
- Нет, этого мало.
Асташев мельком посмотрел на часы под обшлагом, повертел в руках
какую-то книжку и снова положил ее рядом с собой.
- Мое дело маленькое, - сказал он, как бы извиняясь. - Напоминать
людям, что неизбежное придет и что нужно заблаго-временно обставить его
наиболее выгодным и удобным способом.
Косые глаза Энгеля опять с какой-то грустной надеждой уставились в
круглое гладкое лицо Алексея Георгиевича. Оба помолчали.
- Я воображаю, - заговорил Энгель уже более равнодушно, - какой у вас
опыт с людьми. Ведь, наверное, некоторым от вашего присутствия очень не по
себе. Вы могли бы писать записки. Вы, может быть, их и пишете?
Асташев приосанился.
- У меня к литературе очень большие требования, - сказал он с
достоинством, - если бы я стал писателем, то вовсю копался бы в человеческой
душе и сделался бы чем-нибудь средним между Толстым и Достоевским, но
по-французски.
Опять оба помолчали. Наконец, Асташев, все время ловивший в мыслях
прерванную нить, нашел слова, которые искал:
- Итак, позвольте подвести итоги: вы испуганы, вы смущены. Но вы не
перестаете думать и о практической стороне дела. Я сегодня принес все нужные
бумаги; так как вам нет сорока лет, то дело обойдется даже без медицинского
осмотра, достаточно одного анализа, и если отсутствует сахар...