"Николай Бердяев. Константин Леонтьев" - читать интересную книгу автора

ему желанного покоя, он еще не готов для монашества, он тоскует по жизни на
Востоке, по Константинополю. Из Николо-Угрешского монастыря он пишет
Губастову: "С отчаянием я вижу, что Богу не угодно, видно, удостоить меня
возвратиться туда (в Константинополь). Только там я понимаю, что живу: в
других местах я только смиренно покоряюсь и учусь насильственно благодарить
Бога за боль и скуку". И еще он пишет тому же Губастову: "Я все рвусь мечтой
то к Вам, на Босфор, то в Герцеговину или Белград, то в Москву и Петербург,
и мне иногда тяжело в этой тишине и в этом мире. Оттого я и сюда помолиться
приехал на недолго, чтобы заглушить эту тоску по жизни и блестящей борьбе.
Именно заглушить". Он до конца не мог победить двойственность своей природы.
В нем остается "тоска по жизни и блестящей борьбе". И его мучит столкновение
обета стать монахом с этой тоской. Он не столько духовно входит в монашескую
жизнь, сколько эстетически переживает ее как контраст с жизнью мирской. Он
нигде не находит себе успокоения, не находит себе места. Как писатель, он не
имеет успеха и влияния. Такая замечательная вещь, как "Византизм и
славянство", проходит незамеченной. Материально он никак не может устроить
своей жизни, он запутывается в долгах и испытывает нужду, на которую очень
жалуется в своих письмах. Места он не может добыть. Имение его не приносит
никакого дохода и так запутано, что ему грозит продажа с публичного торга.
Отказаться от барских привычек он не мог. Он всегда держал при себе
несколько человек слуг. Не мог обойтись без хорошей сигары после обеда.
Любил всенощную на дому. Религиозный переворот и Афон не побороли в нем
увлечения женщинами. Он влюблялся, и в него влюблялись. Но это
сопровождалось угрызениями совести и страхом загробного наказания. К. Н.
вступал в период душевной подавленности. Письма его к Губастову за это время
оставляют тяжелое впечатление. "Кажется, что для меня все живое кончено...
Все вокруг меня тает... Ждать больше нечего, ибо все уже оплакано давно,
восхищаться нечем, а терять что???" "Я все умаляюсь, смиряюсь, все гасну для
мира. Равнодушия моего я Вам выразить не могу". Иногда вырывается вопль
отчаяния по поводу невыносимо тяжелого положения: "Выручайте, выручайте,
друзья, а то очень плохо". Но в другом месте он пишет Губастову: "Благодарю
искренно Бога за многое, почти за все, особенно за то великое мужество,
которое Он во мне, при таких запутанных обстоятельствах, поддерживает". К.
Н. преследует мысль о смерти. 1877 год представляется ему роковым в его
судьбе. Он так поглощен личными переживаниями, что остается совершенно
равнодушным к балканской войне. Он пишет Губастову, что у него "редко бывает
середина", что "голова его постоянно увенчана либо терниями, либо розами".
В 1879 году, после тщетных поисков обеспечить жизнь, К. Н. едет в
Варшаву помощником редактора "Варшавского дневника" князя H. H. Голицына. В
статьях, написанных в "Варшавском дневнике", он обнаруживает темперамент
политического публициста. Направление его делается все более и более
реакционным. Революционное движение в русском обществе вызывает в нем резкий
отпор. В статьях "Варшавского дневника" начинают звучать неприятные ноты
типического реакционно-консервативного направления. Он делается менее
свободным и оригинальным как мыслитель. К. Н., в строгом смысле слова, не
принадлежал ни к какому лагерю, ни к какому определенному направлению, он
был всем чужд. "Я ни к какой партии, ни к какому учению прямо сам не
принадлежу; у меня свое учение". Консерваторы и славянофилы относились к
нему как художнику и романтику, не до конца серьезно. Он даже объяснял
неуспех свой тем, что он не связан ни с каким определенным направлением. Но