"Николай Бердяев. Константин Леонтьев" - читать интересную книгу автора

в нем начинает преобладать тот консервативно-реакционный стиль, который
окончательно победил в эпоху Александра III. Стиль этот был уродлив и
вульгарен и смягчался лишь необыкновенной даровитостью Леонтьева. Из глубоко
обоснованного отвращения ко всему "левому" он слишком отождествлял себя с
"правым", которое тоже ведь у нас не было слишком привлекательно. Он знал,
что есть "темная" часть его души, которая "никогда в круг освещения
"Московских ведомостей" и "Русского вестника" не попадала". И это была самая
интересная и оригинальная часть его души. Какое дело было "Московским
ведомостям" до идей К. Леонтьева, до его безумной романтики, до его
эстетизма, до его непрактичного радикализма, из которого нельзя было сделать
никаких применений к жизни. Правым дельцам он был не нужен. Катков его с
трудом терпел. К. Н. сам чувствовал, что пища его крута. Он мало доступен,
мало нужен для целей утилитарных, хотя бы и реакционных. Его понимают
вульгарно. И иногда бывает досадно, что он сам соскакивает на вульгарную
реакционность, неверно выражающую его глубокую, радикальную,
благородно-аристократическую реакционность. Ничего подлинно
духовно-аристократического в правом лагере не было и нет. К. Н. не был
газетным публицистом и писал в газетах исключительно из нужды. В газетные
статьи пытался он вложить свои заветные, самые глубокие мысли. Он не умел
развивать систематически свои идеи, и важны у него острые формулы, отдельные
чеканные фразы, разбросанные по мелким его статьям. Но вот необычайно
оригинальный и свободный мыслитель иногда уступает место консервативному
публицисту, прибегающему к формулам слишком затасканным. Это более всего
чувствуется в статье "Варшавского дневника". В Варшаве К. Н. нравился вид
русских войск. Он всегда любил военных и предпочитал их штатским. У него был
военный, а не штатский идеал. К полякам он относился неплохо, поляки ему
даже нравились. Работа в "Варшавском дневнике" продолжалась всего несколько
месяцев. К. Н. отпросился в отпуск и вернулся совершенно больным в Кудиново.
Дела "Варшавского дневника" пошли так плохо, что ему пришлось совсем
оставить работу. Материальные неудачи и болезни вызывают в нем очень
угнетенное состояние духа. Т. И. Филиппов, с которым К. Н. был в хороших
отношениях, выхлопатывает ему, наконец, назначение цензором в Московский
цензурный комитет. Цензором он прослужил шесть лет, и это был самый тяжелый
период его жизни. Это - наименее плодотворный период и в литературном
отношении.
В письмах к Т. И. Филиппову у него звучат скорбные ноты, усталые,
жалобные и печальные. Он хочет иметь "каких-нибудь 75 рублей серебром в
месяц до гроба и ровно ничего не делать. Вот блаженство!.. Вот счастье!.. ни
газет не читать, ни сочинять ничего самому к сроку и за деньги. Ни
монашеского послушания, ни борьбы, ни честолюбия мирского. В субботу
всенощная, а в воскресный день поздняя обедня; изредка в козельском трактире
закусить чего-нибудь получше, не знать почти, что делается на свете... Есть
дни, в которые скорбь и уныние велики, но это скорбь о кофее в ноябре, о
теплой шапке новой; о старых слугах, оставшихся в имении, которым тоже надо
есть и которых бросить я не могу!.. Совесть шепчет, что Господь простит мне
и помилует в день Страшного Суда. Беда в том, что эта восхитительная
нирвана, более животная, однако, чем аскетическая, - есть лишь один
волшебный миг забвения... И действительность вопиет громко: "Смотри, ты
лишен и того, что имеют многие скотоподобные люди, и у тебя нет и не будет
ни 75, ни 50 рублей в месяц, верных и обеспеченных. У тебя есть лишь 49