"Николай Бердяев. Константин Леонтьев" - читать интересную книгу автора

порождает рыцарство, а, разлитое в народной массе, оно возбуждает
инзуррекции парижских блузников... Однообразие развития и тут оказывается
антисоциальным". Он не только эстетически, но и морально не понимает, почему
"сапожнику повиноваться легче, чем жрецу или воину, жрецом благословенному".
Ему и эстетически и нравственно одинаково отвратительны "и свирепый
коммунар, сжигающий тюильрийские сокровища, и неверующий охранитель
капитала". Он защищает эстетически и нравственно высокий душевный тип, когда
говорит: "Смесь страха и любви - вот чем должны жить человеческие общества,
если они жить хотят... Смесь любви и страха в сердцах... священный ужас
перед известными идеальными пределами, любящий страх перед некоторыми
лицами; чувство искреннее, а не притворное только для политики; благоговение
при виде даже одних иных вещественных предметов, при виде иконы, храма,
утвари церковной". Тип совершенно автономный, не чувствующий уже "священного
ужаса" перед тем, что выше его, есть нравственно низменный душевный тип.
"Без насилия нельзя. Неправда, что можно жить без насилия... Насилие не
только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием,
есть идея... В трудные и опасные минуты исторической жизни общество всегда
простирает руки не к ораторам или журналистам, не к педагогам или
законникам, а к людям силы, к людям, повелевать умеющим, принуждать
дерзающим!" Это - определенная мораль силы, столь не похожая на
господствующее у русских моральное сознание, отрицающее моральное значение
силы, заподозревающее ее. Но мораль эта не евангельская.
К. Леонтьев - враг гуманистической морали, один из самых страшных и
крайних ее врагов. Он всей силой своего страстного темперамента, своего
острого ума, своего необычайного дарования отрицал всякую связь христианства
с гуманизмом. Он предвидел, чем кончится гуманизм, каковы будут его
последние плоды. Он понимал, что гуманистическая свобода опустошает человека
и должна превращать его в небытие. Он любил и почитал не вообще
индивидуальность, не всякую индивидуальность, а оригинальную и яркую
индивидуальность - "исключительное, обособленное, сильное и выраженное
развитие характеров". Индивидуализм, автономизм враждебны такому развитию
характеров, таким индивидуальностям. "Реальная свобода лица" возможна и при
пытке. Как преклонялся К. Н. перед сильно выраженными и оригинальными
характерами, видно из его оценки дела раскольника Куртина и казака
Кувайцева. Раскольник Куртин заколол родного сына своего в жертву Богу. Он
заставил сына одеть белую рубаху и нанес ему несколько ран в живот. Он любил
сына и совершил преступление в религиозном экстазе. Казак Кувайцев держал у
себя под тюфяком отрезанную руку, палец и волосы, а также одежду своей
умершей возлюбленной. Куртин и Кувайцев отданы были под суд. "Конечно, -
говорит К. Н., - никто не станет оспаривать у суда право карать поступки,
подобные поступкам Куртина и Кувайцева. Но обыкновенный суд, точно так же
как и справедливая полицейская расправа, суть проявления лишь "правды
внешней", и ни государственный суд, ни суд так называемого общественного
мнения, ни полицейская расправа не исчерпывают бесконечных прав личного
духа, до глубины которого не всегда могут достигать общие правила законов и
общие повальные мнения людей. Судья обязан карать поступки, нарушающие
общественный строй, но там только сильна и плодоносна жизнь, где почва
своеобразна и глубока даже в незаконных своих произведениях. Куртин и
Кувайцев могут быть героями поэмы более, чем самый честный и почетный судья,
осудивший их вполне законно". Взор К. Н., "полного ненависти к иным