"Николай Бердяев. Константин Леонтьев" - читать интересную книгу автора

политики на Востоке. К. Леонтьев был более прозорлив и видел дальше. Многие
его предсказания сбылись. Он проникал в глубь действующих в истории мировых
начал. Он не находился во власти политических интересов и эмоций
сегодняшнего дня. Его интересовали в восточном вопросе судьбы Церкви, судьбы
человечества, судьбы России в мире. Но Леонтьев никогда не пробовал
применить к русскому православию тех истин, которые он высказывал о
православии балканских славян. Можно ведь было бы также сказать, что
гонения, когда "в храм Божий нужно будет ходить ночью", способствовали бы
возрождению православия в России, а господствующее положение и
покровительство вели к упадку православия. Не только туретчина, но и
большевизм предохраняют христиан от мещанства. В отличие от славянофилов и
Данилевского К. Леонтьев отрицал самостоятельность славянства и единство их
культуры. Он не верил вообще в самостоятельность племенного, национального
принципа и не соглашался признать его верховенство. Должна быть высшая идея,
образующая национальность, целиком ее себе подчиняющая. Такой высшей идеей
он считал византизм. Но славяне на Востоке как раз очень слабо представляют
эту высшую идею, они не являются верными ее рыцарями, они раскрыты для
действий иных, низших, либерально-демократических идей. Панславизм К.
Леонтьев считал опасным для России, для русской идеи в мире. "Я понял, что
все славяне, южные и западные, именно в том, столь дорогом для меня
культурно-оригинальном смысле, суть для нас, русских, не что иное, как
неизбежное политическое зло, ибо народы эти до сих пор в лице
"интеллигенции" своей ничего, кроме самой пошлой и обыкновенной современной
буржуазии, миру не дают". Как подозрительно относился К. Н. к идее
Восточнославянского союза, как претил ему славянский демократизм, видно из
жестоких слов его о чехах, которых он еще более не любил, чем славян
балканских: "Было бы большим счастьем, если бы немцы заставили бы нас
предать чехов на совершенное съедение германизму. Иначе можно опасаться, что
они попадут тоже в состав великого Восточнославянского союза; это было бы
великим бедствием. Чехи - это европейские буржуа по преимуществу; буржуа из
буржуа; "честные" либералы из "честных" либералов. Их претенциозное и
либеральное бюргерство гораздо вреднее своим мирным вмешательством, чем бунт
польской шляхты. Это тоже химическое, внутреннее, отравление. Их гуситизм
гораздо опаснее иезуитизма... Если бы нужно было проиграть два сражения
немцам, чтобы обстоятельства заставили нас с радостью отдать им чехов, то я,
с моей стороны, желаю от души, чтобы мы эти два сражения проиграли!" Слова
эти будут для многих звучать отталкивающе и почти отвратительно, но они
сказаны с обычным для К. Н. радикализмом, искренностью и безграничной
смелостью. Он не щадит ни себя, ни других. Он так же хочет насилия немцев
над чехами, как и насилия турок над балканскими славянами, чтобы славянство
не окончательно обмещанилось. Он хотел не освобождения славян, а порабощения
и угнетения славян, так как верил, что под гнетом славяне будут духовно выше
и оригинальнее, при свободе же обмещанятся, потеряют своеобразие и
либерально-демократические принципы поставят выше Церкви и старых святынь. В
имманентные духовные силы славянства К. Н. не верил, не видел в нем никаких
преимуществ. Он отдавал предпочтение не только грекам, но и немцам, и
туркам. Он - крайний антиславянофил по своим инстинктивным симпатиям и
верованиям, более антиславянофил, чем многие наши западники, многие наши
либералы и демократы. И Аксаков и славянофилы решительно восстали против
парадоксальных мнений К. Леонтьева. Леонтьев не сочувствовал национальному