"Николай Бердяев. Константин Леонтьев" - читать интересную книгу автора

романтическая черта. Любовь к войне и идеализация войны остались у К. Н.
навсегда. В войне он видел противоположность современной буржуазной
цивилизации. По тем же внутренним мотивам К. Н. любил и восточных
разбойников. Он не любил литературного общества и всегда держался в стороне
от него. "Мне и народ, и знать, les deux extremes, всегда больше нравились,
чем тот средний, профессорский и литературный круг, в котором я принужден
был вращаться в Москве. Я хотел быть на лошади... Где в Москве лошадь? Я
хотел леса и зимою: где он?.. Мне из литераторов и ученых лично никто не
нравился для общества и жизни... Я на всех почти ученых и литераторов
смотрел как на необходимое зло, как на какие-то жертвы общественного
темперамента и любил жить далеко от них". В словах этих, столь искренних,
как и все, что написано К. Н., звучат мотивы, родственные пушкинскому Алеко.
Но культурная обстановка русского общества в эпоху К. Леонтьева осложнилась.
Военные эстетически привлекали его более, чем литераторы и профессора. Он
искал эстетики жизни, искал счастья в красоте. И не мог найти ни эстетики
жизни, ни счастья в красоте у окружавшего его культурного общества, у
русской интеллигенции. Подобно французским романтикам, инстинкты его природы
толкали его к экзотике. Война была для него прежде всего эстетическим
феноменом. "Я ужасно боялся, что при моей жизни не будет никакой большой и
тяжелой войны. И на мое счастье пришлось увидеть разом - и Крым, и войну".
Он был храбр, любил приключения. Он не любил серой, обыденной жизни,
обыденного труда, обыденных отношений, обыденных чувств. Он всю жизнь бежал
от обыденной, прозаической жизни, сначала в восточную экзотику, потом на
Афон и в Оптину Пустынь. Поэтому он не любил семейной обстановки,
родственников, братьев. Только к матери было у него поэтическое отношение.
"Я в то время стал находить, что поэт, художник, мечтатель и т. п. не должен
иметь никаких этих братьев, сестер и т. д. ... Нужно мне было дойти до
сорока лет и пережить крутой перелом, возвративший меня к положительной
религии, чтобы я был в силах вспомнить, что привязанность к родным имеет в
себе нечто более христианское, чем дружба с чужими - по своевольному
избранию сердца и ума... Мое воспитание - увы! - строго-христианским не
было". Но инстинктов своих К. Н. никогда не удалось побороть. Он находит,
что в Кудинове, "где аллеи в саду так длинны и таинственны, где самый шум
деревьев для меня как будто осмысленнее и многозначительнее, чем тот же шум
в других местах, должно существовать то, в чем я находил поэзию". Поэзию он
находил в матери, в горбатой тетке и няне, в братьях же не находил ее.
Обыденность и прозу войны К. Н. тоже не мог бы принять и полюбить. Его
издалека пленяла лишь поэзия войны, лишь эстетика ее, лишь несходство ее
обстановки с той обыденной обстановкой, в которой живут родственники,
литераторы и все современное цивилизованное общество. Он лишь слегка
прикоснулся к войне и вынес из нее повышенные эстетические переживания.
Но скоро его начала тяготить жизнь военного врача в Крыму. В нем
зародились творческие литературные замыслы. Он сознавал себя писателем по
призванию. Шесть месяцев провел он в отпуску у крымского помещика Шатилова и
начал писать большой роман "Подлипки". В 1857 году он получил увольнение от
службы и возвратился в Москву. По приезде в Москву ему сейчас же пришлось
хлопотать о месте. Он в конце концов остановился на месте домашнего врача в
Нижегородской губернии, в имении баронессы Розен. Жизнь в имении баронессы
Розен протекала спокойно и весело. Он прожил там два года. Но и там
начинается у него томление, искание иной, более богатой и сложной жизни.