"Кирилл Берендеев. Lues III" - читать интересную книгу авторазаданий, джихад им был лишь "священной войной" без соблюдения когда-то в
незапамятные времена установленных правил, проповедуемых пророками: о женщинах и детях, о неверных, уверовавших во время битвы в истинного Бога и воскликнувших об этом.... Командир принимал их грехи на себя, они знали это и с этой верой уходили в свои "священные войны". С ней же и возвращались. Он не знал, где его командир брал деньги, оружие, литературу, - словом, все необходимое для проведения операций. Он ни с кем не сотрудничал, презрительно относясь к полевым командирам, чьи эмиссары приезжали к нему порой с тем или иным заманчивым предложением на роскошных внедорожниках, всеми доступными способами избегал навязываемых услуг и отказывал на просьбы о помощи людьми. Командир был носителем истинной веры. И потому только он сам обучал новичков Корану. Плохое прилежание наказывалось палками, бегом вокруг лагеря, либо иными физическими упражнениями, - ведь воины ислама должны быть сильными и ловкими, знающими, что борются они лишь ради единого Аллаха, и только во славу Его. Когда он говорил, казалось, глаза, спрятанные за темными стеклами очков, пылают ненавистью к нечестивцам или горят жаждою благодати, точно он, там, за стеклами очков явленно зрел пред собою ангелов. И потому еще, быть может, он никогда не снимал очки, чтобы слушавшие его не могли заглянуть ему в этот момент в глаза, а, следовательно, и в душу. Лишь только он был случайно удостоен этого. Лишь он один увидел пепельную пустоту глаз своего командира, творящего намаз в одиночестве пред столь же пустыми беззвездными небесами. И успокоился, ощутив это задумываться. И успокоение это, а вместе с ним и уверенность в человеке, чьи глаза напоминали ему небо, не покидало его уже никогда. Как и сейчас. Дождь, непролазная грязь дороги успокаивали его, но тело все еще болело, а вместе с телом болело и то, что обыкновенно именуют загадочным словом душа. Иной раз одиночество невыносимо. Особенно сейчас. Быть может, потому и его командир страшился оставаться надолго наедине с собою, старясь всегда быть на виду, в центре, в кругу знакомых лиц, привычных разговоров, обыденных дел. Дорога свернула, стала подниматься на новый холм. Дождь не переставал, но сапоги уже не вязли в грязи. Когда он поднялся на вершину, вдали, в туманной мгле появились едва заметные огни размытые стекавшей с небес влагой. Станица. Год назад он появлялся здесь с двумя сопровождающими. Тогда, в сентябре, в самом начале осени, зрелище, открывающееся с этого холма, показалось ему и его спутникам удивительным. Один из сопровождавших, остановившись на секунду и махнув рукой вперед, произнес тихо на чеченском: "красивое место, ничего не скажешь". Его спутник кивнул, мгновение полюбовавшись на вырисовывающуюся в легкой утренней дымке станицу - островок зелени среди пожухшей степи, едва заметные домишки под высоченными деревами, с холма спускающиеся в балку огородики, на которых возятся селяне, - среди грядок мелькнет то чье-то платье, то необъятные шаровары. Дорога входила в станицу с края, как бы врезалась в нее, телеграфные столбы, связывающие ее с аулом на "той стороне" сразу же терялись среди необъятных тополей, отсюда, с вершины холма видевшиеся точно венчики |
|
|