"Кирилл Берендеев. Lues III" - читать интересную книгу автора

заданий, джихад им был лишь "священной войной" без соблюдения когда-то в
незапамятные времена установленных правил, проповедуемых пророками: о
женщинах и детях, о неверных, уверовавших во время битвы в истинного Бога и
воскликнувших об этом.... Командир принимал их грехи на себя, они знали это
и с этой верой уходили в свои "священные войны". С ней же и возвращались.
Он не знал, где его командир брал деньги, оружие, литературу, -
словом, все необходимое для проведения операций. Он ни с кем не
сотрудничал, презрительно относясь к полевым командирам, чьи эмиссары
приезжали к нему порой с тем или иным заманчивым предложением на роскошных
внедорожниках, всеми доступными способами избегал навязываемых услуг и
отказывал на просьбы о помощи людьми.
Командир был носителем истинной веры. И потому только он сам обучал
новичков Корану. Плохое прилежание наказывалось палками, бегом вокруг
лагеря, либо иными физическими упражнениями, - ведь воины ислама должны
быть сильными и ловкими, знающими, что борются они лишь ради единого
Аллаха, и только во славу Его. Когда он говорил, казалось, глаза,
спрятанные за темными стеклами очков, пылают ненавистью к нечестивцам или
горят жаждою благодати, точно он, там, за стеклами очков явленно зрел пред
собою ангелов.
И потому еще, быть может, он никогда не снимал очки, чтобы слушавшие
его не могли заглянуть ему в этот момент в глаза, а, следовательно, и в
душу.
Лишь только он был случайно удостоен этого. Лишь он один увидел
пепельную пустоту глаз своего командира, творящего намаз в одиночестве пред
столь же пустыми беззвездными небесами. И успокоился, ощутив это
удивительное единение, родство, о котором он никогда прежде не смел
задумываться. И успокоение это, а вместе с ним и уверенность в человеке,
чьи глаза напоминали ему небо, не покидало его уже никогда.
Как и сейчас. Дождь, непролазная грязь дороги успокаивали его, но тело
все еще болело, а вместе с телом болело и то, что обыкновенно именуют
загадочным словом душа. Иной раз одиночество невыносимо. Особенно сейчас.
Быть может, потому и его командир страшился оставаться надолго наедине с
собою, старясь всегда быть на виду, в центре, в кругу знакомых лиц,
привычных разговоров, обыденных дел.
Дорога свернула, стала подниматься на новый холм. Дождь не переставал,
но сапоги уже не вязли в грязи. Когда он поднялся на вершину, вдали, в
туманной мгле появились едва заметные огни размытые стекавшей с небес
влагой. Станица.
Год назад он появлялся здесь с двумя сопровождающими. Тогда, в
сентябре, в самом начале осени, зрелище, открывающееся с этого холма,
показалось ему и его спутникам удивительным. Один из сопровождавших,
остановившись на секунду и махнув рукой вперед, произнес тихо на чеченском:
"красивое место, ничего не скажешь". Его спутник кивнул, мгновение
полюбовавшись на вырисовывающуюся в легкой утренней дымке станицу -
островок зелени среди пожухшей степи, едва заметные домишки под высоченными
деревами, с холма спускающиеся в балку огородики, на которых возятся
селяне, - среди грядок мелькнет то чье-то платье, то необъятные шаровары.
Дорога входила в станицу с края, как бы врезалась в нее, телеграфные
столбы, связывающие ее с аулом на "той стороне" сразу же терялись среди
необъятных тополей, отсюда, с вершины холма видевшиеся точно венчики