"Кирилл Берендеев. Абстрактное мышление" - читать интересную книгу автора

совершили, обладали способностью, пускай и не осознанной ими самими, к
общению с этими сверхсуществами.
- Бред, - пробормотал я, никак не ожидавший подобного ни от
Стернфилда, ни от Евражкина.
- Вот и я о том же. Сущий бред! Меж тем Евражкин утверждал, что каждый
талантливый человек, независимо от пола или расовой принадлежности,
непременно имеет способ связаться с этими высшими. Что-то вроде крохотного
радиоприемника, через который и посылают ему сигналы высшие. Евражкин не
сказал, чего именно хотят его высшие от нас, ставя свои эксперименты, но в
существование приемника он не сомневался ни на йоту. "Ручаюсь, говорил он,
что в каждом гении сидит такая штука. В один прекрасный момент она начинает
работать и тогда.... Был врач - и хоп! - приемник принял сигналы, стал
Чехов. Или Дарвин. Или Пастер. Или еще кто-то. Приемник работает, и человек
пишет Пятую симфонию или открывает деление атома, изобретает телеграф или
создает "Войну и мир", он может послать спутник в космос, а может написать
"Данаю". Он может все то, что получает его приемник, но никак не более
того. Его прибор может быть настроен на широкий диапазон, - и так
появляются да Винчи, Декарт и Ломоносов, или узкий, и тогда возникают
Резерфорд, Вольта, Гальвани, совсем узкий - вот вам Маргарет Митчелл".
Кто-то спросил его насчет Гитлера и Наполеона, не пользовались ли они
для достижения своих целей тем же самым. Нет, ответил Евражкин, инстинкт
власти заложен в наших генах, со времен первых живых организмов,
появившихся на Земле, мы пользуемся им, едва научившись дышать, пользуемся,
даже не замечая того, а вот абстрактное, иррациональное мышление - увольте.
Ни одна обезьяна по собственной воле не добудет огонь, не станет создавать
орудия труда. Да, научить ее всему этому можно, но только навязав ей свою
волю и никак иначе.
Признаться, мы растерялись. А Евражкин заметил тогда, что на самом
деле, таких людей, что имеют приемник за всю историю человечества были
сотни тысяч. Всякий, выделяющийся умом из серой массы, делает это не только
и не столько по своей инициативе, голову готов дать на отсечение.
"И мы с вами?" спросил я его. "Вполне возможно, ответил Евражкин,
такой возможности я не могу исключить".
Стернфилд замолчал. Каюсь, мне хотелось рассмеяться над тем, что он
мне рассказал как над остроумной шуткой старого знакомого, но хотя бы
улыбнуться я не смог. А можно было ли принять за шутку слова Стернфилда? -
кажется, такая мысль даже не пришла мне тогда в голову. Пришла
противоположная - о помешательстве самого Евражкина; в данной ситуации: бар
аэропорта Хитроу, спустя два часа после конференции, над которой буквально
витала непостижимая смерть ученого, - она казалась мне вполне
правдоподобной.
- Но как же тогда?...
- А вы послушайте дальше. Евражкин пообещал, что докажет свои слова
делом! Вы представляете?
- Признаюсь, с трудом. Я понимаю, что он согласился взвалить на себя
еще один груз.
- То-то и оно. Помимо всего прочего, но не в ущерб своей работе. Да,
жаль, вы его не знали, если уж он заведется....
Официантка принесла ему заказ и забрала нетронутую чашку. Все это
время Стернфилд выразительно молчал, хотя девушка явно не была настроена