"Кирилл Берендеев. Обязательность встреч" - читать интересную книгу автора

безусловно, должного исходить от его нынешней хозяйки. Это последнее слово
в абзаце, выделенное невольно дрогнувшей рукой отца, заставило меня горько
вздохнуть и на несколько минут прервать чтение. Я просто смотрел в стену,
даже не пытаясь разглядеть узоры на обоях, просто смотрел в стену, не
замечая ее.
После этого случая союз с Лидией вошел в обыденную колею, знакомую мне
по штампованным воскресным записям отца; иных доказательств необходимой
верности до мелочей не потребовалось, ни ему, ни ей. И жизнь семейной пары
полетела далее, ровная, несуетная и однообразно привычная, и продолжалась
она ровно столько, сколько это было необходимо.
Лидии, конечно, Лидии.
Отец писал с горьким сожалением, что "она исчерпала меня до дна и
морально и физически, превратив бог весть во что, в убожество, в ошметок
прежнего человека". Фактически, ему предстояло осознать себя заново как
личность, и приспособиться к отсутствию того, что было отнято его
возлюбленной - до брака, в дни брака и позже, самим ее уходом.
Прочитав эти строки, я невольно вздрогнул. Ведь так получалось, так уж
распорядилась судьба-властительница, что, не будь Лидии, неизвестно, как
сложились бы мои поиски собственного отца и к чему, к каким результатам
привели. Могу сказать наверняка лишь одно: со мною не было бы этого,
охватившего внезапно и не желающего отпускать чувства сопричастности,
чувства, которое мне так дорого, и которое именно сейчас я так берегу, живя
свои первые дни и недели в завещанной отцом квартире. Что было бы? - я
надеюсь, что то изумление, с которым я начал читать дневник отца, не
превратилось бы в неприязнь, а нашло приятие определенного рода, не
понимание, ибо я не в силах понять его любовные похождения, а примирение с
ними, как примирение с неизбежным.
Но разве мог отец знать об этом?
Он печалился об "упущенном навсегда времени", я, грешным делом,
радовался этому. Он сожалел о "годах пустоты", проведенных с Лидией, я же
ощущал их странную, страшную необходимость, всех лет пустоты, и его, и
моих. Немного позже отец заговорил о необходимости наказания за дела
прошлого; запоздало, но от этого не менее решительно и сурово он проводил
параллели между своими первым и вторым браками, ища, как ему казалось,
очевидные связующие нити, но, как ни старался, не мог найти. Не мог, и
оттого оставил эту тему.
Я против воли улыбнулся, прочтя эти абзацы до конца: вот она, еще
одна ипостась моего наследства, та о которой не подозревал мой отец,
составляя завещание. Или все же осознавал, блуждая в темноте догадок,
разбросанных там и сям по страницам его дневника, что не ему, увы, не ему,
а лишь наследнику его, позабытому в далях прошлого и внезапно из них
вынырнувшего, окажется дано понять и осознать ускользавшее от его пытливого
взора.
Это не превосходство, как может показаться на первый взгляд. Это
именуется сопричастностью. Пускай и возникшей сквозь годы и расстояния.
До конца дневника осталось совсем немного, отец к этому времени
разменял шестой, и так уж получилось, последний десяток. Он давно жил
здесь, в этой квартире, замкнуто и одиноко. Единственным человеком, с кем
им поддерживался огонек отношений, была соседка, переставшая быть
безымянной: Августа Гавриловна - я, наконец, узнал ее имя. Несколько первых