"Михаил Березин. Эвтаназия" - читать интересную книгу автора

из катакомбы и вокруг них одни враги.
Я мог бы две остановки проехать на трамвае - благо в последнее время
общественный транспорт был бесплатный, - но мне почему-то нравилось ходить
пешком. Я из породы тех пешеходов, которых нужно любить, но никто не хочет
этого делать. Любят исключительно владельцев БМВ и "Мерседесов".
Улицы - янтарные от опавших листьев. Одно время весь центральный район
города был утыкан торговыми ларьками со спиртным, жевательной резинкой и
шоколадом. Создавалось впечатление, что большинство граждан питается
исключительно "Орбит без сахара", запивая ее водкой "Горбачев". Потом
палатки снесли нахрен, а по фасадам домов прошлась живительной палитрой
частная инициатива, превращая их в сверкающие витрины фешенебельных
магазинов и облицованные мраморной плиткой офисы банков и бирж. Я все
дожидаюсь следующей стадии, когда по улицам прокатится волна народного
гнева, уничтожая все на своем пути. Но пока я марширую, а над городом
утверждается солнце из расплавленного дюраля, и пока у остальных пешеходов
головы забиты тем, как бы обмишурить друг друга и остаться в живых, я имею
возможность кое о чем вам рассказать. Чтоб время зря не пропадало.
Сумка предназначена моему приятелю Тольке Евлахову: бедолаге-поэту,
имеющему серьезные проблемы с желудком, из-за чего он попадал в больницу
всякий раз, стоило ему нажраться дерьма. А до недавних пор дерьмо он жрал
регулярно.
Раньше у меня было довольно много друзей. Я, вообще-то, человек не
очень общительный, но так уж сложилось. Еще до знакомства с Толькой я входил
в группу, именовавшую себя "литературными террористами". Не слыхали? С
Феликсом Шором во главе, которого чаще называли Филом. А в ядро группы
входили Коля Чичин, Эрик Гринберг, Лена Петрова и Юлька Мешкова - имена,
небезызвестные в кругах андеграунда. Было это давненько, еще в добрые
доперестроечные времена.
Почему террористы? Мы терроризировали издательства. Причем
преимущественно центральные - чего мелочиться. Пользуясь обстоятельством,
что редакции были обязаны отвечать любому встречному и поперечному, мы
заваливали их рукописями, а потом ввязывались в изнурительную для
противоположной стороны переписку. У нас была одна показательная подшивка,
принадлежащая Эрику Гринбергу. Он послал в "Ровесник" подборку стихов и
получил краткую отрицательную аннотацию сотрудника редакции (рукописи не
возвращались). В ответе содержалось мнение, что стихи слабые и манерные, и
что молодому поэту требуется еще хорошо потрудиться, прежде чем его
произведения - может быть! - станут пригодны для печати. Засучив рукава,
Эрик тут же обратился к начальнику отдела поэзии, обвиняя автора аннотации в
чудовищной некомпетентности и разбивая доводы последнего в пух и прах.
Теперь ему отвечал уже начальник отдела. Он брал под защиту сотрудника
редакции, признавая правоту Эрика лишь в частностях (там, где Эрик
беззастенчиво и цинично напирал на идеологию), и призывал молодого поэта
внять доброму слову и всерьез заняться самосовершенствованием. Эрик снова
писал начальнику отдела, втягивая его в длительную полемику. Опираясь на те
частности, в которых, в порядке компромисса, редактор вынужден был
согласиться, используя их в качестве плацдарма, он развивал наступление
широким фронтом. Начальник отдела сопротивлялся. Тогда Эрик менял
направление удара, избрав очередной мишенью главного редактора. К письму
прилагалась в копиях вся предшествующая переписка. В результате два его