"Михаил Берг. Дет(ф)ектив " - читать интересную книгу автора

Гюнтер, запинаясь, постоянно проваливаясь в рыхлое мычание между
словами, сообщил уже известное: в двенадцать пополудни состоится то, что в
Руссланд называлось "заседанием кафедры". Два часа немецкой говорильни, в
процессе которой он, пока не разболится голова, изображая начинающего
рыболова, будет таскать лишь мелкую плотву самых употребительных слов из
того плоского и на скорую руку вырытого прудика, что и являлся его словарным
запасом. Его присутствие столь же бесполезно, сколь и обязательно -
слагаемые этикета, отменить который было уже не в его власти. Достаточно
понимая все - но не слишком ли? - Гюнтер в трех предложениях успел перейти с
полуофициального тона на извиняющийся и закончил опрометчивой шуткой, от
которой у герра Лихтенштейна инеем покрылось нутро: "Это есть вам
дополнительный подарок - называться: урок языка. Вместо фрау Торн.
Бесплатно". - "Фрау Торн готова освободить меня сегодня от урока? Я как раз
намеривался поразбирать бумаги, еще с приезда...". Нет, он просит извинить,
он сказал "вместо", а хотел сказать - как же это будет по-русски? - "плюс,
да?" Фрау Торн будет сегодня у профессора Вернера, она "будет тоже
договариваться сам, о'кэй?" - "О'кэй!"
Телефонная трубка ложится в прокрустово ложе выемки со стоном
облегчения, который, к счастью, не передается на другой конец провода и не
пеленгуется никем, кроме его мозга, как стон. Гюнтер никогда не скажет: "Моя
жена просила вам передать, чтобы вы захватили с собой маленький словарик", в
соответствии с ложной немецкой церемонностью, раз Андре - его частный
учитель немецкого языка, значит, она коллега Торн и ассистентка профессора
Вернера. Матримональный признак является недопустимым инградиентом этого
коктейля.
Его утренние занятия - правило, не имеющее исключений еще со времени
его русской жизни. Что угодно, только не растекаться, не разваливаться в
позе ожидания, тем более, что ни его работа на радио, ни газетные статьи не
будут ждать, а находятся в том же ритме, что и регулярность платы фрау
Шлетке за комнату или Андре за уроки. Единственная неожиданность - Тюбинген
опять вернул ему возможность писать рукой, от чего он отвык в России,
увлеченный компьютерной клавиатурой и всей этой дивной игрой в
"живородящийся текст", что сам появляется на экране, минуя фазу
эмбрионального созревания, которую он так ценил когда-то и которая стала
ненастоящей от стозевного ощущения фальши, уже поглотившего его жизнь,
целиком без остатка. За отчуждение надо платить отчуждением.
Hо когда он первый раз включил свой "Makintosh" в Тюбингене, бережно
водрузив его на предоставленном фрау Шлютке крошечном письменном столе,
желая проверить, не пострадало ли что от тряски, неизбежной при перевозке в
багажнике автомобиля, и чисто машинально открыл два-три текста, написанных
еще дома (дома? - нет никакого дома), то испытыал приступ какого-то
странного отвращения. Будто стал рыться в своем же грязном белье или, после
автомобильной катастрофы, был вынужден вынимать, выдирать из груды
искореженного металла и расплющенных, изменивших форму и потерявших душу
вещей, что-то (теперь забрызганное кровью и грязью), что, как издевательская
пародия и насмешка, отдаленно напоминало живое, знакомое и прежде милое,
теперь же навсегда потерянное, как далекий рай и опороченная жизнь. Статьи и
"скрипты" для радио он писал рукой, а потом чисто механически заводил в
компьютер, мечтая о старенькой, скрипучей и разбитой донельзя "Москве",
купленной тысячу лет назад по случаю в киевской комиссионке и позволившей