"Михаил Берг. Дет(ф)ектив " - читать интересную книгу автора

удобную, сколь и надуманную. Hо заикнись он о своих истинных намереньях, как
тут же разразится то, что даже катастрофой назвать будет уже нельзя, так как
это будет не катастрофой, а исчезновением, аннигиляцией, потерей всего, что
он имел на сегодняшний момент, если, конечно, то, что он имел, обладало хоть
какой-то ценностью. Hо это слишком скользкая тема, чтобы на ней
останавливаться дольше чисто рефлекторного промедления, вызванного
необходимостью, будем надеяться временной, настраивать себя на каждый день с
самого утра.
За два с половиной часа он успел написать коротенький скрипт и начать
статью, в промежутках принять душ (фрау Шлетке, пропев что-то через две
двери, удалилась за покупками) и проглотить оставленный ему на кухонном
столе завтрак, стеснительно прикрытый целомудренной и накрахмаленной
салфеткой - от всех этих булочек с джемом и маслом его уже начинало
подташнивать - но завтрак входил в плату за комнату, а тратиться на то, что
предпочитал больше приторных холодных фриштыков, он не мог.
Уже собираясь выходить, как всегда торопясь, и лихорадочно нащупывая
сквозь карманы куртки ключи от машины, он наткнулся на что-то твердое,
потянул за ремень и вместе с вывернувшимся рукавом стянул со спинки стула
кобуру с портупеей, несколько оторопело вертя все это снаряжение в руках -
днем демоны прозрачны и просвечивают как стекло. Промедлив мгновение, он
засунул всю эту тающую на глазах, как леденц во рту, аммуницию в ящик для
грязного белья, задвинув его на ходу ногой.

Глава 2

Утренний звонок телефона как ковер-самолет, никогда не сбивающийся с
курса, с удивительной точностью и постоянством переносил его в полудрему
пустой квартиры на левом берегу Невы, и рука уже нашаривала трубку на
столике сверху, испытывая несколько мгновений удивительного блаженства,
будто оказывался в раю; но потом, по той же воздушной дуге, если не быстрее,
переносился обратно, как обман воспринимая белые стены, которыми какой-то
злой шутник заменил мятые винно-красные, с орнаментальным тиснением шелковые
шторы, а потом голос фрау Шлетке пел ему через стену: "Бо-pы-ыс! Бо-pы-ыс!
Герр Лихтенштейн! К телефону".
Только неуклюжий пошляк, для которого неточное обозначение - панацея в
его приблизительном существовании между двумя безднами, мог бы назвать это
ощущение, эти два промелька блаженства - ностальгией. Пепелище он поменял на
пустое место, прекрасно понимая смысл рокировки, не заблуждаясь, но и не
сетуя по поводу несуществующих теперь потерь. То, куда его переносил
ковер-самолет пробуждения, было не его квартирой, три месяца назад закрытой
на ключ без душераздирающего скрипа замка - навсегда? - а каким-то
пропущенным, не до конца использованным временем из прошлого, счастливого в
своей неосведомленности по поводу будущего, взятого под залог с самыми
радужными и честными намереньями. Тот дом, город, страну, которые он
покинул, были совершенно пусты, ему не с кем и не с чем было прощаться, не о
чем жалеть, некуда возвращаться. Все это не годилось ни для жизни, ни для
романа, как использованные и испорченные декорации прошлогоднего спектакля,
а то что память, строя свои комбинации, расставляла ему ловушки - он знал им
цену. Hо - всему свое время и место; он давно, кажется, со студенческой
скамьи, не перечитывал Корнеля.