"Михаил Берг. Дет(ф)ектив " - читать интересную книгу автора

не поддался соблазну). Просто брезгливость, помноженная на озабоченность,
подсказывала лукавую возможность приблизительное равенство превратить в
точное. Сколько раз - в уличном потоке, на эскалаторе супермакета, в
вокзальной толчее - бывший советский гражданин или залетная ласточка
перестройки угадывались сразу - будто волшебный прожектор высвечивал,
выбирал, магнитом вытягивал из сотен лиц и фигур одну. Hе обязательно с
такой примитивной подсказкой, как тяжелая сумка фабрики (как там -
Бебеля-Бабеля) на плече, или с гроздью полиэтиленновых и разнокалиберных
пакетов в обеих руках. По какому-то особому наклону негнущегося неуклюжего
позвоночника, по подозрительной привычке оглядываться, озираться в самый
неподходящий момент или по выражению отрешенной оторопелости на
сосредоточенной или, наоборот, виновато улыбающейся физиономии -
соотечественник передавал привет от пропушенных уроков физкультуры или
привычки втискиваться в переполненный трамвай. Закон соответствия не
работал, в осадок выпадала душа.
В Бремене, еще в один из прошлых приездов, Райнер показал ему по видео
какой-то фильм с Малькольмом Макдоуэлом, название, как закладка в
неинтересной, недочитанной книге, потерялось, рассеялось, осталось где-то
там, между страниц потерянных мгновений - очередная фантастическая
экстраполяция дурацкого будущего с бунтом роботов XXI века, естественно
увенчанная елочной гирляндой рождественских "Оскаров". Просмотренный из
вежливости и скуки - что еще делать вечером в однокомнатной квартирке-студии
с надоевшим за день собеседником, когда все темы и запас терпения
исчерпаны - фильм запомнился одним вполне наивным эпизодом. Последний шанс -
консультации американского и советского ума. Советские расположились с
креслах, главный гений-мастодонт дает свои рекомендации будущему спасителю
человечества - Макдоуэлу (в сумасшедших глазах которого всегда двоится
счастливчик-Калигула). Актер, играющий советского интеллектуала (комбинация
Хопкинса и Смоктуновского, но без счастливого безумия) с голливудской
прямотой, даже отдаленно не попадая в образ, изображал ум и - одновременно -
советскость. Ум - глубокомысленное и простодушно задумчивое голливудское
лицо, совковость - поза в кресле и руки, которые все время как бы не
попадали в такт, совершали какие-то дополнительные избыточные движения
вокруг негнущегося корпуса, и что-то знакомое действительно мелькнуло, пусть
не столько оригинал, сколько попытка его воспроизвести.
Сиренево-перламутровую машину Андре он заметил почти сразу, только
вывернул на ратушную площадь - как раз напротив, один из двух книжных
магазинов, в котором продавались русские книги и располагалась русская
библиотека, где студенты брали книги, если университетский абонемент не
удовлетворял их: в том, что преподаватель раз в год забредет сюда, не было
большой беды. Он медленно, будто выискивая место для парковки, проехал мимо,
на самом деле не сомневаясь, что Андре уже заметила его "фольксваген-гольф",
и, так как облюбованный угол в последний момент занял огненно-рыжий "порш",
остановился чуть дальше в проулке, на спуске. И Андре тут же появилась в
зеркальце, суетливо хлопнула дверцей, на мгновение наклонилась в торопливом
ритуале закрывания замка, как всегда в первый миг кого-то ему напоминая
своей уютной, добротной точностью движений, которым послушны все вещи и
предметы, и уже не помещаясь целиком, трепеща черными фалдами -
накидка-плащ, какая-то длиннополая жилетка, конструкции ее нарядов, всегда
черного цвета вплоть до белья, оставались для него загадкой - все нарастала