"Михаил Берг. Дет(ф)ектив " - читать интересную книгу автора

доведение до точки кипения чужого блюда в чужой кастрюле. Да, свои специи,
свои ингредиенты, но рецептура, нет, нет, коллега Мартенс, вы уж позвольте:
даже не рецептура, а партитура, да, да, это даже точнее - вполне
вдохновенная игра по чужой партитуре, или импровизация с развитием темы...
Надеюсь, герр Лихтенштейн не примет это на свой счет, тем более, что я не
знаком с его сочинениями. Чтобы быть объективным, не буду касаться немецких
влияний, но, скажем, можно ли представить Достоевского без Диккенса и,
скажем, французского романа, а Толстого без "Исповеди" Руссо. Я уже не
говорю о вашем любимом Пушкине, просто транскрипция Байрона: те же темы, та
же строфика, та же..."
"Да, но, коллега Штреккер, ведь тоже самое можно сказать о любой
культуре: вся римская литература вышла из греческой, а вся европейская из
римской. А что касается великих русских, то, кто, как не они, определили всю
вообще культуру нашего века, больше чем..."
Господин Бертрам, исполняя роль крышки от чайника, подпрыгивал,
демонстрируя ту крайнюю точку возбуждения, - с давно потухшей сигарой в
коротеньких слепых пальцах, - после которой чайник должен расплавиться по
швам, и, казалось, готов был задушить презрительно свесившего нижнюю губу
Карла Штреккера, что развалился в кресле напротив: черноволосый, прилизанный
красавчик в круглых очках - соблазнительная для профессорских жен смесь
студента с библиотечной крысой.
Диспозиция была проста: профессор Вернер, господин и госпожа Торн,
коллега Карл Штреккер, Эрнст Бертрам, коллега Мартинс, Борис Лихтенштейн.
Гюнтер, вероятно, желая сделать сюрприз, не предупредил его о маленькой
вечеринке, устраиваемой его женой по поводу - повод он так и не понял,
что-то имеющее отношение к их контракту с институтом, который продливался
еще на два года, в то время, как денег у института не было, и подозревались
сокращения. Герр Лихтенштейн подозревал фрау Торн. Андре была слишком
подозрительно оживлена, разрываясь между кухней, откуда приносилось пиво и
чистые стаканы, и гостиной, где она вынуждена была почти все время
переводить: с немецкого - для герра Лихтенштейна, с русского - для Томаса
Вернера и коллеги Мартинса (да и фальшиво сияющий Гюнтер - исполняя к тому
же роль Ганнимеда - понимал в лучшем смысле жалкую треть, а вернее,
ничегонезначащую четверть). Почти наверняка идея вечеринки принадлежала
Андре, которая заморочила голову Гюнтеру необходимостью как-то развлекать их
русского гостя, раз уж он (гость) - не без его (Гюнтера) участия - свалился
им на голову. Надо же соблюдать приличия.
Hо Карл Штреккер был неумолим.
"Нет, я не о взаимных влияниях, кто о них не знает, - он отодвинул от
себя рюмку, как бы заранее отвергая попытку предложить выпить ему еще, а на
самом деле, сбить с любимого конька. - Hо идея формы как таковой, русские
постоянно ее заимствуют, причем, я сказал бы - беззастенчиво. Лучшие русские
шедевры - всегда можно узнать по чужой форме, а если они выдумывают свою, то
получается нечто невразумительное, нечто чисто русское (Штреккер пустил
руками какие-то круглые волны, как-то всхлипнув на этих словах выпученными
губками, будто посылал воздушный поцелуй). Я не отрицаю их идей, их
метафизики, влияние которой общеизвестно, но и неумение выдумать что-либо
свое в области формы, чистой гармонии, может быть объяснено обделенностью
определеных - не знаю, как сказать - рецепторов, что ли. Своеобразной
эстетической убогостью. Я, конечно, не хочу, чтобы уважаемый герр