"Михаил Берг. Нестастная дуэль " - читать интересную книгу автора

картину из Эрмитажа"".

"Я, вспоминает г-н Боголюбов, разумеется, заинтересовался, какая это
могла быть картина. "Мадонна Мурильо? Della sedia (полотно Рафаэля "Мадонна
в кресле")?"

Х** покачал головой:

"Нет, не угадаете. Не мадонна, а есть там одна рембрандтовская
картинка. Вы ее и не заметили, вероятно. Она не бросается в глаза. Стена,
темный фон, раскрытая дверь, а в дверях девочка стоит, в руках у нее метла.
Стоит и смотрит перед собой. Больше ничего. Но какая печаль в этом детском
лице, уж я-то знаю. Это лучше всяких мадонн"".

Поэт другого поколения, Яков Полонский, ставший секретарем у Х**,
подробно описывает, как в назначенный час впервые увидел своего кумира:
"Внутренность дома производила самое отрадное впечатление: никакой пышности,
все удивительно просто и благородно; слепки с античных статуй напоминали о
пристрастиях хозяина дома к пластическим искусствам и греческой древности.
Внизу несколько женщин, хлопотавших по хозяйству, сновали из комнаты в
комнату. Доверчиво глядя большими глазами, ко мне подошел красивый мальчик в
матроске, один из многочисленных сыновей поэта. Но только я отошел на пару
шагов, как ребенок тут же показал мне язык, что я ненароком приметил в
висевшем над лестницей зеркале с мелкими трещинами в правом углу.

Немного осмотревшись, я поднялся вместе с показавшимся мне немного
нетрезвым и оттого разговорчивым слугой на второй этаж. Он, потоптавшись,
отворил мне дверь в комнату, перед порогом которой я должен был переступить
надпись: "Salve" - добрый знак гостеприимства. Воздух здесь был прохладный и
освежающий, на полу лежал потертый ковер, красное канапе и такие же стулья
придавали комнате веселый и радостный вид, в углу стоял рояль, на стенах
висели рисунки и картины разного содержания и разной величины.

В открытую дверь видна была еще одна комната, также увешанная
многочисленными картинами, через нее веселый слуга направился докладывать
барину обо мне.

Я недолго ждал, покуда вышел Х** в синем сюртуке и в домашних туфлях.
Какой величественный облик! Я был поражен. Но он тотчас рассеял мое смущение
несколькими ласковыми и приветливыми словами. Мы сели на софу. В счастливом
замешательстве от его вида, от его близости я почти ничего не мог сказать.

Он сразу заговорил о моей рукописи:

- Я сейчас словно бы вернулся от вас, все утро я читал ее и поневоле
зачитался, вот как надобно писать. Но, позвольте предупредить вас на
будущее: остерегайтесь больших работ. Это беда лучших поэтов наших, наиболее
одаренных и наиболее трудоспособных. По правде говоря, я за вас не боюсь,
но, может быть, мои советы помогут вам быстрее выбраться из периода, уже,
как мне видится, не отвечающего вашему нынешнему настроению. Работайте до