"Михаил Берг. Нестастная дуэль " - читать интересную книгу автора

Ваш рассказ на вечере генерала Мельникова изумил и даже возмутил меня,
так как и мне выпало соприкоснуться с историей, вполне блестяще изложенной
Вами, но я не мог вступить с Вами в дискуссию по причине, которая станет
яснее ниже, если Вы, конечно, соблаговолите дочесть это письмо до конца.
Дело в том, что я был также знаком с одним человеком, долгое время
почитавшимся близким приятелем поэта Х**, о коем Вы столь красноречиво
поведали нам, - он-то и будет предметом моего рассказа, и не только потому,
что имел касательство к дуэли, которую Вы, вероятно, со свойственным Вам
доброжелательством изволили назвать несчастной. Но все по порядку.

Я служил в N-ском пехотном полку. Жизнь армейского офицера известна. Мы
стояли тогда в местечке ***. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира
или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного
открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме
своих мундиров, не видели ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Его
имение, в котором отбывал он ссылку, располагалось в пятнадцати верстах от
местечка; раз в месяц он принимал у себя, а так почти каждый вечер проводил
в нашей компании. Никто не знал его состояния, никто ни о чем не решался его
расспрашивать, но многое, конечно, было известно. Он являлся старшим сыном
генерала Р., героя 12-го года, и младшей дочери знаменитого историка М.М.
Щербатова; с младенчества жизнь готовила его к подвигам, многие полагали в
нем зачатки великой будущности и не сомневались, что он будет более чем
известен. Однако клевета, несправедливость общественного суждения, какая-то
тайна не столько поломали его жизнь, сколько пустили шар, следующий в угол,
в боковую лузу. Мне казалось, что со мной он оставлял свое постоянное
злоречие, как-то смягчался, возможно щадя мою молодость, и позволял себе ту
степень откровенности, какую никогда не допускал в общем разговоре.

Казалось, в нем не было и тени честолюбия - молодым подполковником он
вышел в отставку, непонятно почему оставив военную карьеру, которая ему
улыбалась. В нем была бездна ума, но он ничего не делал, не писал,
довольствуясь ролью светского шалуна и иронического собеседника, притом что
презрение к любому проявлению высокого чувства тут же обозначалось на его
челе при первых признаках несносного пафоса. Его проникновенной холодности и
скептической усмешки боялись, полагая его сердце черствым; и как бы
удивились многие, узнав, что однажды, еще во время службы на Кавказе, он
подобрал маленького раненого черкеса, на руках внес его в свою карету и,
перевязав чем попало под руку, привез окровавленного ребенка на коленях в
Киев, где выходил, сделав его впоследствии своим камердинером. А то, как он
играл со своей собакой Атиллой, могло бы вызывать умиление у самого
недоброжелательного свидетеля, коих ему было не занимать.

В Москве за ним закрепилось прозвище Сатана Чистых прудов, так как,
кроме злоречия и скептических жалящих насмешек, ему было свойственно не
находящее объяснения презрение к приличиям - он действительно мог на званом
вечере подойти через весь зал к молодой женщине и заговорить с ней, не
будучи до этого представленным. Проникнутый тщеславием, он обладал, сверх
того, еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым