"Михаил Берг. Нестастная дуэль " - читать интересную книгу автора

равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства
превосходства, быть может мнимого. Женщины краснели, мужчины подавляли
дрожь, видя его, а он, гроза светских пустомель, используя свои немалые
познания в медицине, без страха ходил по избам крестьян своей Болтышки и
спасал их от холеры, когда она забрела в его края. С легкой руки Х** его
звали Антихристом, в то время как крестьяне почитали его за ангела.

Но, конечно, именно странная дружба с Х**, который с самого начала их
знакомства смотрел на него снизу вверх, придала его репутации тот оттенок
несмываемого упрека и осуждения, от которых, увы, он так и не сумел
избавиться. Хотя насколько он был виноват в том, что произошло, судите сами!
Я расскажу то, что так или иначе стало мне известно, и Вам решать -
справедлива или нет молва, приписывающая ему все те грехи, в коих он был
повинен не больше, чем непомерно высокое дерево за то, что привлекает к себе
молнию и становится причиной пожара.

Болтали, что он был влюблен в жену гельсингфорского губернатора
Верейского, приходясь ей, Марии Гавриловне, кузеном по материнской линии.
Мол, потому-то он и вышел столь скоропостижно в отставку, что, не имея
другой возможности, хотел следовать за ней, когда генерал Верейский получил
назначение в Гельсингфорс. О нем говорили, что еще в самой нежной молодости
он был жесток с женщинами, причем известных по своему дурному поведению даже
не удостаивал внимания, зато тех, кого почитали воплощением чистоты и
невинности, делал объектом своих неумолимых преследований. Ну, а если он
просто хотел проверить натуральность невинности и силу чистоты, что тогда? -
хотите сказать, что он искушал, но как иначе добиться истины и определить -
фальшивая ли перед вами монета, как не попробовав ее на зуб?

Насколько я понял, с Х** они познакомились еще в Петербурге, но коротко
сошлись уже в Финляндии, где каждый отбывал свою повинность - Х** искупал
последствия юношеской шалости, за которую был наказан, по мнению многих,
чересчур жестоко, Р., которого не смущала толстая солдатская шинель, хотя и
не особо прельщал романтический бред модных стихов (слава которых обогнала
появление поэта у финских скал), покровительствовал ему без тени насмешки
или осуждения, стараясь ничем не задеть самолюбия пылкого и слишком юного
сердца.

Их первая после Петербурга встреча была столь знаменательна, что о ней
я расскажу подробнее. В зале ресторации (если вы бывали в Гельсингфорсе, то
помните, что она располагалась в двух шагах от порта) был назначен бал по
подписке. В 9 часов все съехались. Р. стоял позади одной толстой дамы,
осененной розовыми перьями; пышность ее платья напоминала времена фижм, а
пестрота ее негладкой кожи - счастливую эпоху мушек из черной тафты. Самая
большая бородавка на ее шее прикрыта была фермуаром. Она с возмущением
обсуждала появление на балу двух дам - одна из них была пожилая, другая
молоденькая, стройная. Одеты они были по строгим правилам лучшего вкуса:
ничего лишнего. На той, что казалась дочерью, было изящное платье gris de
perles; легкий газовый шарфик вился вокруг ее локотков. Туфельки couleur
puce открывали ее ножку так мило, что даже не посвященный во влажные
таинства красоты непременно бы ахнул, хотя б от удивления. Ее легкая