"Михаил Берг. Нестастная дуэль " - читать интересную книгу автора

него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной
согласились, перевезли меня на другой берег и пожелали многие лета.

С прямо противоположной реакцией я столкнулся семь лет спустя, когда,
выйдя в отставку, вместе с товарищем своим Данилевским предпринял первую
свою ботаническую и геологическую экспедицию по сбору трав и минералов и, не
доходя до Волхова, увидел шедшую нам навстречу многочисленную толпу,
вооружившуюся чем попало. Нас приняли за "подсыпателей холеры". Во главе
толпы шел священник с дьяконом, который с особенным подозрением глядел на
ботаническую капсулку зеленого цвета, каковую Данилевский носил на ремне, и
на бывший у меня в руках геологический молоток. Мы попытались предъявить
паспорта, нас не слушали; дьякон со шрамом через все лицо и с каким-то
хитрым разбойничьим взглядом заявил, что он знает, что растения описываются
в науке, которая называется ботаникой, но что все-таки нам незачем было
ходить у них по берегу реки, потому что травы на всем свете растут
одинаковые. Толпа начала волноваться, в задних рядах мелькнули вилы; к
счастью, я вспомнил, что у меня в кармане случайно был номер полицейской
газеты, только вышедшей накануне нашего отъезда из Петербурга. В этом номере
описывался случай холерного бунта в столице, когда толпа разнесла немецкую
аптеку, и объявлялось повеление о том, что если подобные случаи повторятся,
то виновные будут подлежать самому строгому взысканию. Я вынул газету из
кармана, крикнул: "Шапки долой, слушайте царское повеление!" - и громко и
внятно прочитал им все сообщение. Толпа смутилась, но ненадолго. Так как
местный староста не знал грамоты, нас было решено доставить к большому
начальству - живущему по соседству генералу, дом которого находился на
крутом берегу реки, притока Волхова, несколько в стороне от селения; сверху,
с косогора, открывался чудный вид: желтый песок, отороченный буро-зелеными
кружевами кустов, дальний берег реки и заливные луга, переходящие
постепенно, как гамма, в лес до горизонта. Дом принадлежал строителю
северной половины московского железного пути, инженеру генерал-майору
Мельникову; только ему мы и были обязаны освобождением от обеспокоенного
народа.

Пришли мы в то время, как генерал уже оканчивал обед со своими
домочадцами и гостями, соседними помещиками. Нас усадили за длинный стол,
простой, но хлебосольный; поговорили о нравах, хозяин оказался либералом, но
предостерег нас от дальнейших научных изысканий. Жена генерала, молодая,
немного вертлявая, вся как будто на пружинках, с неясными гримасками, тенью
пробегавшими по миловидному, болезненному лицу, чудесно играла и пела
небольшим, но приятным голосом романсы; на рояле с открытой крышкой у нее
лежали ноты с "Черной вуалью"; нас оставили ужинать, а затем и ночевать; и
совершенно неожиданно я рассказал о том, что был свидетелем, отчасти
участником и виновником несчастной дуэли.

Во время моего сбивчивого, подогретого лишним бокалом шампанского
рассказа я не раз и не два ловил на себе взгляд одного из гостей, укромно
сидевшего в углу гостиной, - господина лет сорока, одетого в черное, со
сползшими на нос очками на несколько брезгливом, как будто обиженном лице.
Выражения его глаз я не мог понять - то ли снисходительное поощрение, то ли
насмешливое недоумение, казалось мне, читал я в этом взгляде. Наружностью он