"Михаил Берг. Вечный жид " - читать интересную книгу автора

ну и что, у меня привычка, будьте любезны, есть, ага, так и напишу, пусть
знают, выхожу, к примеру, на общественную кухню, где никого, кроме старухи
степановны, не существует, и все равно говорю: здравствуйте, люди добрые, а
эта-то, степановна, глянет, сплюнет, вошь старая, и тарахтит: глаза бы мои
на тебя, лешего, не глядели, срам-то, срам, что ж ты, кузьмич, в трусне на
кухню коммунальную выходишь, старый ты человек, подумайте, другой бы
взопрел, наорал бы, мол, посмотри, извиняюсь, сперва на себя, ты ж аппетит и
тот искривляешь и так далее, а у меня в голове разное бродит, я теорией
причино-следствий озабочен, но я повернулся, честное слово, в комнате, что
вторая по коридору, облачился, возвращаюсь и говорю: извиняюсь, если что не
так, здравствуйте, люди добрые, степановна опять глазом стрельнула, ртом
беззубым прошамкала и опять: глаза бы мои тебя не видели, идол, ага, без
понятий человек проживает, окрысился на своей жилплощади, вот, и ничего
знать не желает, а жалко оно, то есть, чего имею в виду, не степановну,
конечно, жалко, она уже ничего не петрит, а вежливого понятия, которое,
подчеркиваю, всегда уважал и которое теперь без вины пропадает, ибо я ведь
ко всем так, даже к дочке своей, нинке, которая третий год как, извиняюсь,
испортилась и исподлилась, мало сказать, вот, вот, десятилетку, будьте
любезны, кончила и шастать начала, ну, дела, знаться с кем не следовало, а
ведь каково мне на отцовском месте, когда у нас комиссия ученая вот-вот
приехать может, мол, так и так, перенимаем творческий опыт, существование
такое наблюдать, ведь понятия ни у кого нет, утром спускаюсь с чебурашкой в
первый раз, собачка наша, которую держим, около скамейки, где сидят бабки
наши, журналистки, кто-то их прозвал, которые все про все, николая встречаю,
он и сообщение делает: твоя-то уже с двумя новыми пошла, - иерархический ты
человек, николай, извиняюсь, говорю, тебе болезнь твою в постели беречь
надобно, а ты за ненадобностью по утрам вскакиваешь, ага, николай, ломит
его, руки-ноги подрагивают, не по-пьяному, он и в рот никогда не пробовал, а
из-за болезни инвалидной, в детстве приключившейся, с поливитамином название
сходит, ему бы к подушке прижиматься, и он туда же, я-то понимаю за что: он
свою действительность предъявить желает, даром, мол, что двигаться почти не
могу, ноги почти через уши ставлю, зато все примечаю и при случае выковырить
из себя могу, а что примечать здесь, бедствие все, будьте любезны, примечать
горазды, это точно, а здесь: вы уж разберитесь по-тщательному, как такое
происходит, ну, я всегда антонине васильевне, супруге своей, говорю,
антонина, не обладаешь ты вежливым пониманием, разве можно на всю улицу
позорить, а она, конечно, придет изработанная на службе усталостью - и
терпения для жизни не хватает, нервами своими же колется, вот, каждый вечер
одинаковая история, загоняет нинку домой с улицы, те, отмечаю, если не зашли
еще куда, сидят под грибком, что напротив поликлиники, в детском саду, на
ночь закрываемом, на гитаре звенят и голосами гогочут, встанет посередине, я
о супружнице своей, между парадной и грибком, и орет: нинка, нинка, иди
домой, кому говорю, отцу плохо, а к тебе, проститутка, это к подружке
обращается, что три года как завлекала, а к тебе с милицией приду
посмотреть, какой притон устроили, вот, честное слово, кричит, но ближе не
подходит, так как раз за ней побежали и в лифте изметелили, что антонина три
дня после бюллетенила, а потом среди ночи десять раз встанет, по коридору в
замочную скважину посмотреть: вернулась ли нинка, не привела ли кого к себе,
однажды на кухне их вместе с хахалем застукала, видно, невтерпеж ему встало,
хорошо еще малый безропотный оказался и сам спровадился, а так лихо было,