"Михаил Берг. Вечный жид " - читать интересную книгу автора

разбирая дороги, по пересеченной местности, оставляя следы на росе.

Итак, вы помните, сударь, что я впервые почти за долгие десять лет
увидел Магду однажды, в белый жаркий полдень, под трактирным навесом, когда
возвращался со свертком кож под мышкой по пыльной желтой дороге: пыль
клубилась под ногами и горько пахла полынью. Но тут я должен сделать одно
признание, сам не знаю, как это получилось, неизвестно зачем, почти
случайно, поддавшись непонятному порыву, вероятно, был утомлен, с какой-то
досады, но я действительно ввел вас в заблуждение, описывая столь памятный
разговор на околице, ночью, перед нашим отъездом из Назарета, когда, если
помните, я и предложил Магде все, что мог, а она ответила мне фразой,
которая тут же выветрилась из памяти, ибо я был потрясен презрительной,
знаете, как это умеют делать женщины, гримаской ее физиономии, возмущенно
раздувшимися раковинками ее маленьких ноздрей и побелевшей кожей
оскорбленного личика, и все из-за того, что я как-то неловко отозвался об
Иегошуа, которому, как вы уже поняли, было все равно, безразлично, кто и
что, флегматик, мучающийся желудком; и когда она ушла, проскользнула сквозь
волны расступившейся зелени, оглушительно шелестя платьем и хлопнув на
прощанье дверью, то стала мне безразлична, как, сам не знаю зачем, нашло
какое-то затмение, сумерки сознания, вдруг, знаете, пережил то, что было,
как сейчас, с этим холодком в спине и ватными коленями, но утверждал, ничего
не поделаешь, хотя вместо безразличия на самом деле, нечего скрывать, теперь
я с вами полностью откровенен, меня пронзила судорога ненависти, будто во
мне разом скисла кровь, как, говорят, у женщин от испуга скисает молоко в
груди. И потом каждый раз за эти десять лет, когда мне случалось вспоминать
об отвергнувшей меня Магде и ее обидной фразе, должен признаться,
повторялись эти припадки бессильной ненависти, и даже в промежутках между
ними, как понял я впоследствии, о сударь, у меня имелось немало времени для
раздумий, даже вроде не вспоминая о ней, я жил, как бы готовясь к будущей
встрече, надеясь, очевидно, поразить ее своими деловыми успехами, заставить
раскаяться, признать свою ошибку, слепоту, знаете, эта драгоценная сцена,
вытисненная на подкладке любого мечтания: женщина, прижимая судорожно сжатые
кулачки к груди, просит ее простить, сетуя на слепоту души, и шепчет:
Господи, как я в тебе ошибалась, как ошибалась, Господи. Теперь, раз я решил
говорить все в открытую, до конца, без прикрас, до мельчайших подробностей,
я признаюсь, что всегда в этой сладостно-мучительной, точно сновидение,
сцене видел себя, сударь, гордым и невозмутимым, насмешливым и трагическим
мужчиной, отвергающим запоздалое прозрение и говорящим какую-нибудь
красивую, словно рыбий плавник, фразу (как бы уравновешивая этим другую
фразу, сказанную Магдой памятной ночью у полуразвалившейся изгороди из
ивняка), мол, да, конечно, дорогая, осуши свои слезы, я давно простил тебя,
несомненно, иначе и быть не может, но, как ни прискорбно, прошлое
невозвратимо, к сожалению, наши пути разошлись навсегда, тут ничего не
поделаешь, и еще что-нибудь о прошедших десяти годах. Но, и это несомненно,
чем более суров я был в мыслях, тем каким-то пяточным, ахиллесовым чувством
острее знал, что, только предоставь мне Магда самую песчиночную надежду, я
опять повторю то, что говорил и предлагал уже однажды на рассвете у ее дома
в Назарете. Но, сударь, я должен прерваться, дело в том, что я в сомнении,
не знаю, как быть, боюсь, что зря злоупотребляю вашим вниманием, не уверен,
имеет ли смысл продолжать мое, так сказать, повествование, ибо не знаю, как