"Михаил Берг. Вечный жид " - читать интересную книгу автора

займусь кой-какими женскими, но необходимыми делами, как-то: поставлю воду
для бигудей, смотаюсь на секундочку в магазин, и потом, у меня что-то тянет
низ живота. Но как же так, ведь я еще ничего тебе не рассказал, самое
главное - мы еще ни о чем с тобой не поговорили: ни о том, что нового
сообщил через меня мой голос и почему я не могу и должен. Ни о наших
интересных беседах с моим новым приятелем Маятником, который совсем не
обижается, если его так зовут, а все к нему только так и обращаются, ибо,
как он признался, ему совершенно все равно, как к нему будут обращаться и
называть, ибо ему вообще все равно: будут ли к нему обращаться или нет; но
кажется, он очень мило воспринял то, что я ему открыл о себе, ничуть не
удивился, не сделал ни квадратных, ни круглых глаз, не издал звука изумления
или удивления, осуждения или непонимания, он вообще не издал никакого звука,
когда я открыл ему свою миссию, только как-то загадочно посмотрел на меня
своими мягкими миндальными глазами, матовыми, как замша, и глубокими, как
глаза некоторых женщин, некоторого поведения и нравов, некоторой биографии и
телосложения, хотя он, в некотором роде, совсем не женщина, а наоборот, ты
понимаешь, что я хочу сказать; но он так внимал моим словам, так задумчиво
покачивал головой своей, выражая сочувствие своим худым, можно сказать,
изможденным, но с печатью некоторой значительности лицом, посмотрела бы ты
на эти выпуклые надбровные дуги, выпирающие, точно оглобли, этот вытянутый
затылок и высокий узкий лоб, запавшие щечки, что-то от отшельника, эти
тонкие презрительные губы, отзывчивые, как телефонная мембрана, и, конечно,
нос с горбинкой и мефистофельский подбородок; и эта грусть в глазах его,
неизбывная, что даже не с чем сравнить ее, неизбывная, как белый цвет или
белый свет, да, да, именно белый свет. Знаешь, как говорят, на всем белом
свете. Но, Ивушка, погоди, пожалуйста, как же так, не понимаю, не может
быть, никак нет, ведь ты рассказывал мне о нем, и не раз, и познакомился ты
с ним не вчера, а давно, то есть я хотела сказать, что ты расскажешь о нем,
когда проснешься, и мне всегда очень интересно, как в первый раз, только
теперь освежи себя сном и закрой поскорее глаза. А о сыне его я тебе
рассказывал? И о сыне расскажешь. Рассказывал? Расскажешь. Лигейя сна моего.
Спи, Ивушка. Лигейя. Ивушка Плакучая. Я. Ивушка Плакучая. Да.

Тот дом, сударь, стоял за городской стеной, рядом с узким висячим
мостиком, что застежкой перехватывал два берега реки у поворота пыльной
дороги, ведущей из города в гору. Дом под черепичной кровлей, двускатной и
красной, и почти неприметный с дороги из-за роскошного, густого, точно
кисель, сада, затягивающего изысканное жилище с колоннами в воронку своего
зеленого водоворота. Минутку, милостивый государь, извините, что перебил, но
эта река - Кедрон, не правда ли? Неважно, не имеет значения, прошу не
перебивать, но если вы так настаиваете, то да, река тогда звалась Кедрон.
Хотя какая там река: ручей, обыкновенный ручей, необыкновенный ручей,
сбегающий с гор, прозрачный и хрустальный, чуть ниже по течению разливался в
живописное озеро, уютное озерцо, совсем чуть-чуть заросшее по берегу щетиной
камыша, с одноглазыми белыми кувшинками, которые плавно покачивались на
стройных ножках, и трактиром, что притулился у развилки горько-пыльной
дороги, где я и увидел ее, Магду, когда шел от городских ворот со свертком
кож под мышкой, по обочине желтой дороги, чтобы поднимать меньше пыли, но
пыль клубилась у ног, горько пахла полынью, оседала на пожухлых от зноя
ушастых лопухах и придорожном кустарнике, на плечах и голове, попадала в рот