"Ингмар Бергман. Воскресный ребенок " - читать интересную книгу автора

трубку. В солнечном зайчике на оконном стекле жужжит умирающая муха.
Жирный пятнистый кот встает и, мурлыча, потягивается. Потом делает несколько
неуверенных шагов по заваленному подоконнику и укладывается на "Шведе кие
коммуникации". Пу прищуривает глаза. Над рельсами и высокими береза ми
разлит белый солнечный свет. На дальнем запасном пути спит маневровый
паровозик, прицепленный к вагонам с древесиной.
- По-моему, королева влюблена в папу.
- Вот как, ну и ну, вот это да.
В голосе дяди Эрикссона не слышится особого восхищения, кроме того, о
занят накладными, количество не сходится, он пересчитывает их заново,
складывая в две стопки: пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. И
зала ожидания стучат в окошко. Дядя Эрикссон кладет трубку на тяжелую
пепельницу, поднимается, открывает стеклянное окошко и говорит: "Добрый
добрый. Значит, сегодня аж до Ретвика? Ага, а завтра до Орсы? Так, так. Стал
быть, два семьдесят пять. Спасибо и пожалуйста".
По белой от солнца песчаной площадке неспешным шагом идут мать, Ма и
брат Даг. На матери светлое летнее платье с широким поясом вокруг тонко
талии. На голове желтая шляпа с большими полями. Мать красива, как всегда
вообще-то она красивее всех, красивее Девы Марии и Лилиан Гиш. Май --
застиранном коротком платьице в голубую клетку. На ногах черные чулки
высокие черные пыльные ботинки. Даг, который на четыре года старше брата
одет почти как Пу, с той разницей, что у него из-под шорт трусы не торчат
Мать вроде чем-то раздражена, она обращается к Дагу, хмуря лоб и улыбаясь
одновременно. Даг мотает головой, оглядывается, замечает в окне Пу и
указьвает на него. "Ага, вот ты где, ну разумеется", - говорит мать немного
сердит - но это как в кино, приходится догадываться, что люди говорят. Она
делает знак Пу немедленно выйти. "До свидания, дядя Эрикссон".
В ту же минуту настенный телефон издает два сигнала. Начальник станции
хватает трубку и говорит: "Алло, Дуфнес". Из трубки доносится чей-то голо
"Из Лэннхедена в три пятьдесят две". Дядя Эрикссон набрасывает форменную
шинель, на голову надевает фуражку с красной кокардой, берет флажок из
выкрашенной в голубой цвет стойки возле входной двери и выходит на крыльцо
станционного домика, за ним по пятам следует Пу. Они направляются к
семафору, который тут же поднимает свою красно-белую полосатую руку, --
теперь путь поезду открыт. Дядя Эрикссон, отдав честь матери и Май, идет к
стоящему в отдалении человеку с лошадью, запряженной в телегу. Они
обмениваются короткими репликами, показывая на склад.
Пу остается сторожить семафор. Мать зовет его, но он либо и впрямь I
слышит, либо только делает вид, и она, покачав головой, поворачивается к
Маме
Палящее солнце накаляет склад, рельсы и перрон. Пахнет смолой и
нагретым железом. Вдалеке у моста журчит река, горячий воздух дрожит над
зама ленными шпалами, молниями сверкают камни. Тишина и ожидание. Толстый
кот устроился на дрезине. Маневровый паровозик на дальнем запасном пути
деликатно вздыхает. Помощник машиниста Оскар затопил топку. Внезапно с
поворота у Длинного озера показывается поезд, сперва черным пятном на
насыщенном зеленом фоне, почти беззвучно, но с быстро нарастающим гулом, вот
состав - мощный локомотив и восемь вагонов - уже на мосту, скрежещут
стрелки, гул усиливается, и сердце у Пу дрожит.
Паровоз пыхтит и сопит, из-под плунжеров вырывается пар, вот показлись