"Ингмар Бергман. Змеиное яйцо " - читать интересную книгу автора

никто не возьмет. Никто не отрежет мне сам знаешь что, в этом можешь быть
уверен, мой дорогой Абель. Ну, за тебя, мой мальчик, мой ловкий маленький
акробат. Мы выпутаемся, вот увидишь. Цирк - он всегда при деле. Поверь папе
Холлингеру! Но почему ты молчишь, мой дорогой Абель?
Абель. Я слушаю. То, что вы говорите, интересно. Но, откровенно говоря,
мне на все это наплевать. Я раскачиваюсь на трапеции, ем, сплю с девками.
Чего же еще, черт побери, вы от меня хотите? Не верю я всей этой
политической трескотне. Евреи так же глупы, как и все остальные. Если еврей
попадает в беду, он сам в этом виноват. Он попадает в беду по собственной
глупости. А я - я не так глуп, хоть я и еврей. Я не намерен попадать в беду.
Так-то вот, папа Холлингер. Спасибо за обед и за деньги. Мне пора бежать. В
четыре я встречаюсь с Мануэлой.

4

В кабаре "У голубого осла" идет вечерняя воскресная программа. Зал (для
этой цели переоборудован бывший гараж) длинной изогнутой кишкой протянулся
внутри здания. За составленными почти вплотную столиками разместились
немногочисленные посетители, в основном пожилые мужчины. К застрявшему в
узком дверном проеме бару прилипли три официантки. Они курят и болтают друг
с другом. Забившийся в оркестровую яму оркестрик, несмотря на свою
малочисленность, производит на удивление много шума. Со сцены, скорее
напоминающей вдвинутый в узкую стену гардероб, молодая женщина пытается
перекрыть своим голосом аккомпанемент. Она поет песенку о том, что где-то
есть детка, у которой есть конфетка; детка добра и мила, так что если вам
достанет ума, она позволит вам попробовать свою конфетку. Эти слова певица
сопровождает непристойными телодвижениями, далекими, впрочем, от
профессиональной слаженности. Высокая, худая, она кажется нескладной в плохо
сидящем на ней платье с турнюром. Небрежно надетый на ее голову голубой
парик усиливает это впечатление.
Абель, еще не вполне протрезвевший, нетвердым шагом направляется к
бару, дружески приветствует официанток и, получив свою кружку пива,
плюхается на ближайший стул. В кабаре холодно и сыро, пахнет кислой капустой
и дохлыми мышами.
Когда девушка на сцене жестом, в котором нет и намека на элегантность,
сбрасывает последнюю деталь своего туалета, на всеобщее обозрение предстает
ее худая, но хорошо сложенная фигура с широкими плечами и высокой округлой
грудью. Оркестр разражается бурей звуков, и две половинки фиолетового
шелкового занавеса с аппликациями эротического свойства судорожным рывком
сдвигаются.
Кто-то один аплодирует; большая часть зала хранит молчание.
Оркестранты, как бы обессиленные недавним крещендо, на несколько секунд
замирают в неподвижности. Абель Розенберг встает и протискивается к узкой
двери рядом со сценой. В тот же миг оркестр, вновь собравшись с силами,
оглашает помещение бравурными звуками марша. Занавес раскрывается, и взорам
зрителей являются четыре девицы в гвардейских мундирах, с голыми ляжками и в
блестящих киверах с перьями. Маршируя взад и вперед по сцене, сверкая
черными сапожками на высоких каблуках, они поют - вернее, выкрикивают -
что-то о старой гвардии, которая, с кем воевать ни придется, никому не
сдается.