"Ингмар Бергман. Змеиное яйцо " - читать интересную книгу автора

мелодию томного вальса. Вокруг Холлингера и его спутника тотчас же начинают
суетиться метрдотель и официанты. Их проводят к столику в нише,
задрапированной красным засаленным шелком. На стенах - картины, изображающие
чувственные женские тела. Треснувшее бра с двумя сонными лампами отбрасывает
теплый свет на стол, покрытый чистой, но потрепанной полотняной скатертью.
Едкий запах сырой плесени успешно соперничает с ароматами блюд и табачным
дымом. Холлингер заказывает овощной суп и жаркое из зайца - единственное,
что внушает доверие в воскресном меню, бутылку шнапса в ведерке со льдом и
две кружки пива.
Людям нужен цирк. Все летит к чертям. Не за что уцепиться. Послушай,
что я вычитал утром в газете. Да, ты же не знаешь немецкого. Ладно, попробую
перевести. (Холлингер извлекает из кармана субботний выпуск "Фёлькишер
беобахтер", листает, наконец находит место, отчеркнутое карандашом.)
Послушай-ка. (Читает вслух.) "Грядут страшные времена. Со всех сторон
протягиваются к нашему горлу окровавленные руки обрезанных
язычников-азиатов. Истребление христиан, учиненное евреем Изаскаром
Цедерблюмом, могло бы заставить покраснеть Чингисхана. Свора
жидов-террористов, натасканных на гнусное ремесло насильников и убийц,
хозяйничает в стране, вздергивая на передвижные виселицы честных жителей
городов и сел".
Холлингер умолкает и глядит на Абеля поверх очков, сползших на кончик
его узкого ястребиного носа. Его тонкие губы растягиваются в улыбке, обнажая
гнилые пожелтевшие зубы. Быстро захмелевший Абель отвечает собеседнику
непонимающим взглядом. Холлингер возвращается к статье, пропускает несколько
строк и находит нужное место.
Холлингер (читает). "Или вы хотите сначала увидеть, как тысячи ваших
сограждан повесят на фонарных столбах? Вы будете выжидать, пока в вашем
городе, как в России, начнут свою кровавую работу большевистские комиссары?
Будете выжидать, пока не споткнетесь о тела ваших жен и детей?" (И вновь
Холлингер испытующе смотрит на своего друга-циркача. Не добившись никакой
реакции, он зачитывает последнюю фразу статьи.) "Сегодняшнее существование -
это существование, исполненное великого страха". Тебе нужны деньги? Могу
одолжить. Вот, пожалуйста, здесь шестьсот миллионов. Мне они ни к чему:
завтра я уезжаю в Амстердам, нет никакого смысла их менять. В любом случае
мне за них ничего не дадут. В четверг я был в Мюнхене. Там поговаривают о
революции - о революции справа, мой дорогой Абель. (Холлингер опять
улыбается, и в его колючих черных глазах внезапно сквозит усталость. Он
допивает свой шнапс и снова наливает себе и Абелю.) Под страхом затаилась
адская злоба. Сегодня все запуганы, запуганы до безумия. Робкие мелкие
чиновники и их благонравные жены, солдаты, слоняющиеся вокруг казарм и
мечтающие вновь оказаться на войне, обнищавшие крестьяне, ничего не
получающие за свои продукты, учителя, переставшие верить в то, что написано
в учебниках, - все они объяты страхом, и их страх скоро перерастет в ярость.
Хочешь ты дожить до этого дня, мой дорогой Абель? Разумеется, не хочешь. И
ты скорее предпочтешь - если, конечно, тебя еще до того не уничтожат, - ты
скорее предпочтешь проделывать свои цирковые трюки на Южном полюсе, чем
здесь, в Берлине, когда робкие восстанут и их страх обратится в ярость.
(Оскалив в улыбке длинные желтые зубы, Холлингер дышит в лицо Абелю винным
перегаром. Он распахивает пиджак: становится виден пистолет, который он
носит в жилетном кармане, слева под мышкой.) Что бы ни случилось, меня живым