"Исайя Берлин. Два понимания свободы " - читать интересную книгу автора

полагаем, что потребности эти неосуществимы или что их нельзя
удовлетворить, не пожертвовав другими, более высокими ценностями,
связанными с удовлетворением потребностей, более глубоких, чем
индивидуальная свобода, и определяемых стандартами, имеющими не только
субъективный, но некий объективный статус, эмпирический или априорный.
Пределы свобод человека или народа выбирать жизнь в соответствии со
своими устремлениями нужно соизмерять со многими другими ценностями, среди
которых, возможно, самыми очевидными будут равенство, справедливость,
счастье, безопасность, общественный порядок. По этим соображениям, свобода
не может быть безграничной. Р.Г. Тоуни справедливо напомнил нам, что свободу
физически или экономически сильных нужно сдерживать. Эта максима
предполагает, что мы должны уважать людей не вследствие какого-то априорного
правила, по которому уважение к свободе одного человека логически влечет за
собой уважение к свободе других, а просто потому, что уважение к принципам
справедливости или стыд за вопиющее неравенство столь же укоренены в
человеке, как и желание свободы. То, что мы не можем иметь все сразу, -
обязательная, а не условная истина. Призыв Берка к тому, чтобы мы постоянно
пеклись о возмещении, примирении, равновесии; миллевский призыв к
неизведанным "жизненным экспериментам" с их неизбежной возможностью ошибки;
мысль о том, что не только на практике, но и в принципе невозможно достичь
четких и определенных ответов даже в идеальном мире добропорядочных,
разумных людей и ясных идей, - все это очень раздражает тех, кто ищет
окончательных решений и единых всеохватывающих систем, которым гарантирована
вечность. Но, увы, к таким заключениям пришли те, кто вместе с Кантом,
познал, что "из кривой древесины человечества не сделаешь ничего прямого"61.
Не так уж нужно подчеркивать, что монизм и вера в единый критерий
всегда умели успокоить умы и сердца. Возникает ли такой принцип, потому что
мы видим некое будущее совершенство, как французские просветители XVIII в.
и их технократические преемники в наши дни, или он коренится в прошлом, "в
нашей земле и наших мертвых", как утверждают немецкие историцисты,
французские теократы и неоконсерваторы в англоязычных странах, он неизбежно
(ведь, ко всему прочему, он недостаточно гибок) сталкивается с каким-нибудь
непредвиденным и непредвидимым ходом в человеческом развитии, к которому он
неприменим. Тогда им пользуются, чтобы оправдать априорно варварские
прокрустовы действия - вивисекцию реальных человеческих обществ по
застывшему шаблону, продиктованному нашим ненадежным пониманием во многом
воображаемого прошлого или целиком воображаемого будущего. Сохраняя
абсолютные категории или идеалы ценой человеческих жертв, мы оскорбляем
сами принципы и науки и истории. Это могут делать в наше время те, кто
находится на правом или на левом фланге; те же, кто уважает факты, не могут
с этим примириться.
Плюрализм, с вытекающей из него долей "негативной" свободы,
представляется мне более верным и более гуманным идеалом, чем цели тех, кто
ищет в авторитарных структурах идеал "позитивного" самоопределения классов,
народов или всего человечества. Он более верен, поскольку, по

61 Lос. cit. (p. 16 above, note l). крайней мере, признает
множественность человеческих целей, несоизмеримость многих из них и
вечное соперничество друг с другом. Исходное положение, согласно которому
можно сопоставить их на одной шкале так, чтобы определить наивысшую,